Рим
Рим
«Две пиццы с баклажанами» кричит верзила в белом колпаке А Луций подходит к Цезарю с прошеньем И трамвай легонько погромыхивает вдали Как гнев Юпитера еще несильный
Тем временем Россини выбегает из Арджентины весь растрепанный несчастный потный красный -- и прямо под трамвай
А Луций надоедливый подходит все ближе, ближе, говорит, мешает, и Цезарь отталкивает его легонько. Он так спешит. Пустите. Дайте ему пройти
«Кальцоне с пепперони» возглашает верзила в белом колпаке Трамвай тихонько тормозит у пиццерии, и старая синьора в черном платье в морщинистых чулках помалу начинает спускаться на асфальт – одна нога, другая, осторожно
А нож уже прорезал и тоги ткань и кожу на плече Но Цезарь так зол, что даже боли не чувствует Он хватает кинжал, другой за лезвия, отталкивает их, не отступает. Он кажется всем богом, Юпитером, бессмертным, гневным. Удары их слабеют, отступают в испуге заговорщики
И трогается с места трамвай. И пекарь пытается понять, чего хотят туристы из Америки. А в Арджентине начинается второй акт оперы Он оказался, пожалуй, лучше первого. Наверное, не стоило кидаться в Россини помидорами. И вот уже друзья бегут за ним И тащат его в зал, на сцену, на поклон почтенной публике
А Цезарь вдруг видит среди лиц оскаленных его и опускает руки, отступает. Он прижимается спиной к колонне, бормочет что-то там потом историки досочинят, что он сказал и прячет лицо в тоге. Почему? От страха? От стыда? Навряд ли. Возможно, просто он не может видеть лицо родное среди лиц убийц
Меж тем «Цирюльник» завершился тутти, и зрители несут Россини смеющегося потного смешного как жертву своей прихоти и непонятно, хотят убить они его иль возвеличить Смеясь и спотыкаясь, вся толпа проходит прямо по телу Цезаря и сквозь трамвай и дальше
Верзила в белом колпаке отсчитывает сдачу для туристов Трамвай уехал и грохочет вдалеке Худая кошка шмыгает за камень и нюхает кровь Цезаря А та все льется льется как музыка Россини как закат как вечный Рим не знающий деленья на прошлое и будущее