Олег Борисов

«Правил я не учил никогда…»

Так говорил о себе Олег Борисов – актер, на свою беду опередивший свое время

Олег Борисов был героем триллеров задолго до того, как мы узнали, что такое триллер. По Киеву годами ходила сплетня: «Борисов забил ножом сына, жену и кошку Мальвину. Нижнюю квартиру под Борисовыми всю залило кровью.» Режиссеры при одном упоминании его имени стонали и закатывали глаза. «Характер – уфф!» – вздыхал Товстоногов. «Человек – дерьмо, а артист – хороший» -- говорили коллеги. При этом жизнь Борисова была тишайшей – ни романов, ни драк, ни бурного пьянства. Что же сделало его самым демоническим персонажем 70-80-х?

Самое начало биографии Борисова словно списано из какого-нибудь «Ребенка Розмари». Дело в том, что в роддоме его подменили: мать, раздев ребенка дома, обнаружила вместо сына девочку. Пошла в слезах обратно: «у моего на лбу зеленочка». «Тут у всех зеленочки ,» – резонно отвечали врачи. Она показывала бутылочку, какие-то метрики. Наконец, кое-как упросила врачей поменять девочку на мальчика. Какого-то мальчика выдали, но предупредили: «назад не приноси, не примем.» Никто – и прежде всего сам Альберт, будущий Олег Борисов – не знал, кто он такой на самом деле. Может быть, именно это позволило ему так легко перевоплощаться в других людей.

В юности Борисов тешил себя мыслью, что происходит из бояр Борисовых, часть которых казнил и тем самым ввел в историю Иван Грозный. Но ближайшие его предки были из самого, что ни на есть простонародья. Все детство его прошло в приволжской деревне. Жизнь была бедной, нравы – простые. Школу приходилось пропускать, чтобы подрабатывать – Борисов профессионально умел лудить, паять, столярничать, даже знал парикмахерское ремесло.   Забавно, но первая его роль в кино так и называлась – лудильщик-паяльщик. Этого почти бессловесного персонажа он сыграл в «Матери» Марка Донского.

Еще Борисов умел воровать и был не дурак подраться. Регулярно бил пионеров – за то, что богатые и просто так. Однажды в одиночку устроил налет на пионерлагерь, украл рубашку и долго носил ее наизнанку – чтобы хозяин не узнал. Воровал огурцы на огородах. Однажды сговорился с приятелем и вытащил у местного самогонщика через окно его главное достояние – самогонный аппарат. Но убежать они далеко не смогли: тут же напились так, что заснули в овраге. Проснулись, когда загулял по бокам костыль самогонщика.

Иногда приходилось ходить в школу. Там быстро выяснились две вещи: Борисов будет «комиком» и Борисов никогда не будет любимчиком. У некоторых учителей – как впоследствии у некоторых режиссеров – он вызывал слепую ненависть с первого взгляда. Спустя полвека он написал об этом в дневнике и получилось смешно: «Физик по фамилии Заяц меня ненавидел. Люто. По его науке я был самым отстающим. Он влетал в класс как петарда. Мы еще не успевали встать, чтобы его поприветствовать, а он кричал с порога: «Борисов – два!» Я ему: «За что?» А он мне снова: «Два!» Да так, что чуть гланды не вылетали.» Тогда, впрочем, смешно не казалось.

Каьеру «хорошего комика» Борисову напророчил другой учитель – математик. Это был первый благодарный зритель. В школьном спектакле Борисов изображал бандита, от злодейской пули которого чуть не погиб товарищ Киров. В финале Киров выздоравливал, а Борисова в упор расстреливало ЧК. Он сладострастно катался по полу, корчась, хрипя и дожидаясь, пока учительница музыки даст отмашку: умирай! Математику понравилось и он позволил ему схалтурить на выпускных экзаменах.

Вот с такой биографией « шкиля» ( в деревне так называли худых) Борисов стоял перед народными артистами СССР, ведущими прием в школу-студию МХАТ. Потом сам удивлялся: «вчера украл курицу – это называлось «затяпать зверка» -- а сегодня стою и читаю: «Достиг я высшей власти…» Места в студии он достиг моментально. Пришлось забирать документы с японского отделения института востоковедения – он уже успел поступить туда «на спор» – и нести их в Камергерский переулок (бывш.Проезд Художественного театра).

Окончание школы-студии стало первой обидой для Борисова: его не распределили во МХАТ, придержав вакансию для родственника преподавателя. Потом он будет притягивать к себе эти обиды как магнит и переживать их тяжело, с достоевщинкой. Пока же он взял единственный, сшитый матерью синий шевиотовый костюм и с удовольствием отправился в театр им. Леси Украинки – покорять Киев. Но покорение не заладилось с самого начала.

Борисов был характерным актером от бога. Но все характерные роли в репертуаре доставались другим. Легкий, веселый, подвижный, он работал в амплуа простака – но полноценно сыграл в нем только в фильме «За двумя зайцами». Он аккуратно вводился в старые спектакли и переиграл всех стражников, лакеев, нищих и прочих героев массовки без речей. Главным его художественным достижением за это время стала роль нищего в «Оводе». Он сидел на церковной паперти и строил рожи. Старший Лавров (отец Кирилла) заметил его и невольно рассмеялся. Потом вызвал к себе в гримерную: «Покажи рожу». Опять посмеялся. И распорядился Борисова с роли снять.

Заметил Борисова только ленинградский режиссер Эренберг, пригласивший его на главную роль в спектакле «В добрый час!» по пьесе Розова. Киевляне этим предпочтением были обижены. Когда же спектакль вышел, и критики начали взахлеб восторгаться Борисовым, оказалось, что его дни в театре Украинки сочтены. Новых ролей по-прежнему не было. А тут еще подоспел всенародный успех фильма «За двумя зайцами», где Борисов сыграл главную роль. Его портретами был оклеен весь Киев. Люди ломились на «Зайцев», журналисты, не ожидая партийной установки, расхваливали молодого актера. Борисову вне очереди дали звание заслуженного артиста Украины. Этого в театре уже вынести не могли. Стоило Борисову уехать в Польшу, чтобы представлять «Зайцев», как его уволили.

От Киева у него остались связи – там он задружил на всю жизнь с писателем Виктором Некрасовым и футболистом Валерием Лобановским. Там Борисов нашел жену, Аллу Латынскую, с которой прожил до самой смерти, больше сорока лет, отравив жизнь падким на скандалы светским хроникерам. Еще в активе было звание – а больше, в общем-то ничего. Помыкавшись год в Москве, он с трудом, через своего друга Павла Луспекаева устроился в знаменитый БДТ, к самому Георгию Товстоногову.

Пристроив его в театр, Луспекаев честно предупредил: «У нас тут -- лестница. Парадная, вылизанная. Вылизывают ее все по очереди, и тебе придется.» Но Борисов и не пытался это делать. Он честно вводился в старые спектакли, получал по роли в сезон и «никого ни о чем не просил». Раздражался: Кирилл Лавров обгонял его старый москвич на новенькой Волге. Пораньше сбегал домой: в спектакле «Правду! Ничего кроме правды» у него была такая маленькая роль, что после первого акта ему разрешали уходить, не дожидаясь общих поклонов. Удивлялся «Гоге», великому и ужасному главрежу, который учил его жизни на свой лад. Товстоногову принадлежит великая фраза, определившая место Борисова в истории театра. «Олег, -- сказал он, -- нельзя же все время назло всем играть хорошо!»

Первой значительной ролью в БДТ Борисов обязан интриге. Владимир Рецептер, придумавший «на себя» спектакль по «Генриху IV» и «Генриху V» Шекспира, на репетициях «не тянул». В атмосфере строжайшей секретности Борисова подготовили ему на замену и заменили – прямо на генеральной репетиции. Его опасный шарм пришелся как нельзя кстати в этой роли, полной остроумия, предательства и цинизма. Мало-помалу Борисов переиграл всех негодяев в репертуаре БДТ – Суслова в «Дачниках», Ганечку – в «Идиоте», Сиплого в «Оптимистической трагедии». Ему даже – большое доверие! – стали поручать главные роли.

И выяснилось, что этот небольшой, некрасивый человек, как никто, умеет тянуть нервы зрителей. Проигрывая в вальяжности Лаврову и Басилашвили, он вчистую обыгрывал их, когда надо было вывернуть душу и, кровоточащую, бросить ее в зал. Монологами своего Кистерева из «Трех мешков сорной пшеницы» он заставлял плакать самых неподатливых зрителей – даже функционеров Ленинградского обкома, даже футболистов киевского «Динамо». Отчаянье его Григория Мелехова заставило побледнеть саму Фурцеву.

Борисов мог бы стать звездой первой величины и в кино. Он лучше всех наших актеров молчал на экране, одним из первых догадавшись, что в кино нужно поменьше работать лицом и болтать. Он мог просто присутствовать в кадре, но один его крупный план стоил целого монолога. Теперь это называется харизмой. В его времена и слова-то такого не было.

Впрочем, в кино рок преследовал его так же, как в театре. Классик советского кинематографа Александр Зархи пригласил его сыграть Достоевского в своем фильме. Борисов, согласившись, сразу принялся донимать его вопросами, и вскоре убедился, что классик имеет самое отдаленное представление о своем герое. Он мог, например, предложить набожному Достоевскому «с ненавистью просверлить взглядом икону». Предел терпению Борисова наступил, когда Зархи попросил его попрыгать на одной ножке. Актер сообщил, что сниматься не будет. Зархи упал перед ним на колени, заплакал, вынудил остаться, но спустя месяц Борисов все равно ушел. Расплата не замедлила. Руководство «Мосфильма» «дисквалифицировало» Борисова на два года, отстранив его от съемок. Даже Никита Михалков, пытавшийся залучить Борисова в «Родню», не смог пробить свою идею в высших инстанциях.

Режиссеры называли Борисова «скрупулезником». Он гордился прозвищем больше, чем любыми званиями. Его невыносимой педантичности, его бесконечным расспросам, которыми он мучал режиссеров, мы обязаны великими ролями Рафферти, Гарина, Ростовщика из «Кроткой». На безрыбье в кино он брался за любую работу, снимался в самых бездарных фильмах, но каждый раз отрабатывал свою роль на сто двадцать процетов. Сегодня смотришь по телику, как в старом «Острове сокровищ» вяло халтурят актеры, но вдруг в кадр впрыгивает на деревянной ноге Сильвер – Борисов, цепляет тебя стальным взглядом, как рыболовным крючком, и преображает весь кадр. Партнеры подтягиваются, текст подают живо, оператор вспоминает свое дело, просыпаются осветители. И фильм уже кажется не такой безнадежной поделкой. Но Борисов уходит – и на экране словно гасят свет.

В чем же причина его фатальной невостребованности? Борисов сам признавался, что характер у него «мерзкий»: «У меня ощущение, что еще в утробе матери я начал браниться. «Не хочу на эту землю, ну ее… вообще погоди рожать, мать,» – кричал я ей из живота, лягаясь ногами.»  Но дело не в характере, а в его убийственном несоответствии культурному контексту. Борисов был по типу звездой уровня и склада Аль Пачино или Джека Николсона. К такому артисту режиссеры должны были выстраиваться в очередь, почитая за честь работать на него. Доживи Борисов до наших дней, может ему перепало бы чуть-чуть нормального отношения к звезде. А в системе советского театра, где после генсека главным начальником был главреж, он оставался крепостным, обреченным на унижения и невостребованность. Только и оставалось записывать в дневнике, как в очередной раз «опустил» его Товстоногов и, в утешение себе, цитировать Гоголя: «А какой выход у советского артиста? Вспомним, что говорил в таких случаях Кочкарев: «… что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане, -- взял да и вытер.»

Сюжеты, которые играл Борисов – предательство, алчность, мистика, садизм – тоже опередили свое время на годы. До сих пор непонятно, что он сыграл в «Кроткой» – самом великом своем спектакле, сделанном вместе с режиссером Львом Додиным. Он там забросил лот в такие мрачные глубины психики, до которых не доберется и патентованный психоаналитик. Его нервность, злое обаяние, скупой жест, вздрагивающий голос, -- все выламывалось из его времени. Он и на сцене существовал слишком быстро, с невозможной интенсивностью. Сам того не зная, он работал в ритме MTV. Парадоксальные характеры, сыгранные им, тоже сегодня пришлись бы как нельзя кстати. Кого бы он ни играл -- производил впечатление опасного человека. О таком актере только мечтать могут постановщики современных боевиков.

Борисову играть бы ужастики, а его держали на ролях простых советских людей. Поневоле он ушел в мистику, глубоко заинтересовался масонами, придумал, в подражание им, свою собственную «тайную» систему игры. Долго вел дневник, никому его не показывал и наслаждался «подпольной атмосферой» записей. Впрочем, многое в его злой судьбе и впрямь смахивало на мистику. Все, кому не лень, звали его играть Хлестакова. Кажется, что Гоголь, его любимый автор, сочинял «Ревизора» специально на него. Борисов мечтал о роли, знал ее наизусть, но ничего не вышло. Самым горьким разочарованием в его жизни стал выбор Товстоногова, который предпочел в этой роли Борисову Басилашвили. Так и не простив этого главрежу, Борисов ушел к Ефремову, во МХАТ, и там его жизнь шла по той же наезженной колее: он пришел, осознал собственную ненужность и ушел. А увлечение масонами отыгралось в образе Павла I – последней значительной роли Борисова. В ней он сыграл предчувствие скорой смерти – и она не замедлила.

Недавно режиссер Павел Лунгин в поисках исполнителя главной роли в фильме «Олигарх» пересмотрел чуть не всех действующих актеров России. Отбор шел трудно: нужно было сыграть блестящий интеллект, магнетическое обаяние, цинизм, азарт, -- и все это в одном флаконе и в сумасшедшем темпе. «Это роль для Аль Пачино,» -- один за другим вздыхали актеры, отказываясь от «Олигарха». На самом деле роль была написана для Борисова. Только и здесь ему не повезло – не успел.

Виктория Никифорова