|
За пределами кино
Выставка последних
достижений датского кинематографа
"Это не кино" - так говорят о самых
смелых, самых сумасшедших фильмах, отменяющих наши привычные
представления о том, что есть кино. Последние года два так говорят о
"Догме". Новейшая волна датского кино подняла на пенном гребне славы
Томаса Винтенберга - его "Торжество", удостоенного одной из главных
наград в Канне-98, выходит в российсикий прокат - и Серена
Краг-Якобсена: его фильм "Мифунэ: последняя песнь" получил
Серебряного Медведя на последнем Берлинском кинофестивале. А самым
известным из тех, кто погнал эту волну на удивленный мир, является
Ларс фон Триер - пациент многочисленных психиатрических клиник,
студент-недоучка, о первых опытах которого до сих пор с ужасом
вспоминают преподаватели Копенгагенской киношколы, и, по
совместительству, автор величайших фильмов конца века.
Ленты Триера всегда зашкаливали - и в
"Королевстве", и в "Элементе преступления", и в "Рассекая волны" его
интересовали предельные состояния, для воплощения которых на экране
требуются новые, невиданные приемы. Этический поиск в его кино шел
об руку с эстетическим. В свои неполные сорок он умеет не только
комбинировать находки Тарковского с идеями Дрейера. Он умеет мыслить
на экране, претворяя луч проектора в интеллектуальное озарение. Это
нехитрое обстоятельство - способность всем существом отзываться на
пульсацию бытия -- сделало его подлинным лидером поколения. И вот,
среди преизбытка возможностей, предоставленных ему
кинопроизводством, Триеру стало тесно.
В одном из интервью Триер рассказывал, что
рос в семье чрезвычайно интеллигентных и либеральных родителей. Те
позволяли будущему гению делать все, что угодно. Он просто не знал
слова "нельзя". "Это чрезвычайно осложняло мою жизнь," -- вздыхает
Триер. Потом он годами лечился "от свободы" в психушках и терзался
разнообразнейшими страхами - высоты, самолетов, толпы, больших
пространств, замкнутых пространств. И все время тосковал по слову
"нельзя", по заветным правилам, которые надо выполнять строго и
неукоснительно - тогда все будет хорошо. Кстати, это один из
классических симптомов патентованного психоза - придумать себе
множество ритуалов и строго им следовать - авось тогда
иррациональный страх не схватит за горло.
Message расстроенного рассудка оказался
чрезвычайно близок растерянным молодым кинематографистам. Начиная
заниматься своим делм, они чувствовали себя как человек, впервые
попавший в супермаркет - невиданное разнообразие ошеломляет, выбор
становится почти невозможен, ты часами слоняешься вдоль прилавков,
не в силах на чем-либо остановиться. Жесткость "Догмы" разрешила эту
проблему. Киношник, подписавший эту конвенцию, соглашается с тем,
что разрешено все, что не запрещено. Но запрещено очень многое.
Суть культурной революции, которую делают
датчане, в великом отказе от всего, нажитого кинематографом. Эти
хунвейбины выбрасывают с парохода современности практически все
наработанные приемы. На свалку истории летят запыленные декорации и
любовно сработанная на фабрике бутафория, выливаются тонны краски,
имитирующей кровь. Прокламируя предельную близость к природе,
датские руссоисты пытаются истребить в кино все, что есть
искусственного и ненатурального - актерские штучки и звук,
записанный в студии, "настроенческую" музыку и грим, эффектные
мизансцены и сложносочиненную композицию кадра.
Так сделаны и "Идиоты" Триера - мрачная
история о том, как интеллектуалы решили стать идиотами. И "Мифунэ:
последняя песнь" Краг-Якобсена - о том, как идиот натуральный
общается со своими нормальными родственниками, а оин чувствуют, что
тихо схордят с ума под его пристальным пустым взглядом. И
"Торжество" Винтенберга - семейная сага а-ля Бергман, где почтенный
папаша насилует собственных детей, а дети, исходя ненавистью к нему
и к себе, кончают самоубийством. И все это снято с рук, на натуре -
камера дрожит, голоса наслаиваются друг на друга, как в жизни и
такое впечатление, что ты сам бродишь вокруг этих несчастных людей,
а они кричат тебе в уши, втягивают в скандал, в драку.
Эффект присутствия - главное достижение
"догматиков". Именно ради него они отказываются от новых технологий
и дорогостоящих ухищрений, которыми балует нас Голливуд.
Датский опыт бедного кино как нельзя более
ко двору в России. Вопрос только в том, сумеет ли наша новая волна
им воспользоваться. Странное дело: любой фильм, снятый в
постперестроечное время, рассказывает, прежде всего, историю своего
финансирования. Самые оживленные дискуссии вспыхивают не вокруг
содержания или, боже упаси, формы, а вокруг тех денег, что вложили
(или недовложили, или перевложили) в фильм продюсеры. Новейший
полнометражный опус клип-мейкера Григория Константинопольского так и
называется "Восемь с половиной долларов" -- это не шутка, а честный
диагноз нашего кинематографа. Одержимые поиском зеленых, режиссеры
воспринимают слово "малобюджетный" как ругательство, забывая о том,
что на гроши снимались все шедевры не только датской, но и
французской новой волны.
И еще одна проблема. Кино в России больше,
чем кино. Мания записывать в мессии любого мало-мальски талантливого
режиссера не лечится так легко, как психозы фон Триера. Автор, в
нашем понимании, должен бороться с правилами, а не создавать их.
Болезненно амбициозным творцам очень трудно осознать необходимость
самоумаления. Остается надеяться только на то, что мировая слава
Триера разбудит в них, наконец, здоровую зависть. И, полные мечтаний
о каннском триумфе и миллионных гонорарах, они пошлют к черту
продюсеров, сами возьмут в руки камеру и на последнем дыхании снимут
кино -- дешевое и гениальное.
Виктория Никифорова
|