«Селестина»

Время рожать

Главный недостаток «Селестины» в том, что Лию Ахеджакову уносят со сцены за сорок минут до финальных поклонов. Все оставшееся время мы ерзаем на месте, поглядываем на часы и раздражаемся от тех самых режиссерских находок, над которыми раньше смеялись. А находок у Николая Коляды больше, чем достаточно.

Драматург показал в Москве только два своих спектакля – привозную «Ромео и Джульетту» и современниковскую «Селестину» -- но его ноу-хау критики успели уже затвердить наизусть. Во-первых, у Коляды очень много танцуют. Во-вторых, его актеры все время рвут и перебирают разные тряпочки, фантики, бумажки. В «Селестине» все именно так и происходит. Сначала режиссер старательно обживает сцену, заваливая ее какими-то лоскуточками, бумажками, обрывками страстей, разорванных в клочья. Потом массовка начинает танцевать и не может остановиться. Лоскутки падают, каблуки стучат, костюмы блестят так, что больно глазам, но режиссер не понимает, что давно уже пора переключить регистр и дать передышку публике.

Коляде хватило драматургического чутья, чтобы сократить и упорядочить безразмерную пьесу испанского классика Фернандо де Рохаса. Мы даже легко схватываем сюжет – что не часто случается с запутанными интригами пьес эпохи Возрождения -- и без труда разбираемся в том, кто кому кем приходится. Кабальеро Калисто любит девицу Мелибею. Их сводит Селестина.

Но когда Коляда начинает ставить, чувство времени ему изменяет. Многословные пассажи, написанные по всем правилам риторической премудрости, он просто заменяет длинными паузами. В разгар одной такой паузы, когда влюбленные, аккурат перед своей гибелью, перебирают тряпочки, из зала начинают линять самые стойкие почитатели театра.

Но у Коляды есть еще одно ноу-хау, и оно спасает спектакль. Это плохой вкус. Коляда не боится скиксовать, не комплексует, заваливая сцену штампами, и, самое главное, не стесняется быть сентиментальным. Безвкусица его театральных приемов рука об руку идет с неподдельной эмоциональностью. Из сора, завалившего сцену, прорастают порой дивной красоты метафоры. Прядут пряжу влюбленные, заматывая друг друга красными нитками в первую свою ночь. Вращается самодельный поворотный круг, как колесо Фортуны. Воскресшая Селестина-Ахеджакова, вернувшись на сцену, произносит свою коронную реплику «Бог создал людей, чтобы они плодились и размножались» таким жалким, таким раздирающим душу голосом, что вздохнет даже измученный профессиональными обязанностями критик. За эти редкие минуты Коляде можно простить все, что угодно.

Даже танцы. Даже паузы. Тем более, что перед нами два часа ворожила, подворовывала, врала, соблазняла, пригорюнивалась, хохмила неукротимая сводня Селестина-Ахеджакова, смешной дух земли на коротеньких ножках, бесплодная богиня плодородия. Она оживляла все кругом, оправдывала любые трюки, заставляла хохотать над несмешными шутками. Ей даже удалось выручить хореографа, превратив свое фламенко в невыносимо смешной эстрадный номер. Крошечное, замотанное в какие-то обноски чучело изображало из себя Карменситу, щелкало пальцами, подмигивало ошалевшему залу и так и напрашивалось на овацию. Опытный режиссер сделал бы в этом месте паузу и дал бы публике похлопать. Но Коляда еще неопытный. Этим и подкупает.

Виктория Никифорова