Главная
Пьесы
Проза
Статьи
Путешествия
Фото
Видео
Архив
Who am I

Бегом по Сеулу

Между показами Сеульского фестиваля анимации-2008 Виктория Никифорова осматривалась по сторонам

28/05/2008

Местный президент вчера кланялся, просил прощения за говядину. Эта говядина тут самый больной вопрос. Она импортируется из США, а Штаты недавно объявили, что корейских инспекторов на свои заводы не пустят — у них, мол, и свои проверяющие есть. А между тем народ опасается коровьего бешенства. Корейцы попытались запретить импорт мяса от коров, которым стукнуло 30 месяцев — в этом возрасте, как правило, болезнь и начинается. Но президент Джордж Буш лично встретился с президентом Ли Мён Баком и прогнул его по всем правилам мировой гегемонии. Импорт мяса ограничить не удалось, проверку с корейской стороны пообещали разрешить, но только на словах, официального договора на эту тему нет. Граждане очень рассердились на своего президента и устроили акцию протеста — уселись, когда стемнело, на главной площади Сеула и зажгли свечи. Очень красиво получилось. Но президент не впечатлился. Так, извинился формально, покланялся, но решение свое насчет мяса не отменил.

Все это, конечно, правильно, и политическая зрелость граждан радует, и их борьба за независимость, но как подумаешь, как они эту говядину готовят... Человек-подлец, понятное дело, ко всему привыкает, а если он турист, то тем более. Европейское нёбо давно оценило и сочный жар южнокитайской кухни, и здоровое тепло северокитайской, и нежную свежесть японской, и пряную бодрость вьетнамской. Но корейская кухня, воля ваша... Это что-то немыслимое, трансцендентное, прости господи.

Ту же самую говядину они нашпиговывают зачем-то гвоздикой в немыслимых количествах и тушат, пока мясо не расползется на отдельные волокна. Так потом и ешь — в глотке волокна застревают, на зубах гвоздика хрустит, как толченый кирпич. Или эта пресловутая их кимча — капуста, густо пересыпанная красным перцем. Жжется как огонь. Но самое страшное яство корейской кухни — это зеленый чай с молоком, посыпанный порошком из водорослей. Он объединяет самые невыносимые пытки детства и будит воспоминания, которым лучше спать в подсознании. Представьте себе молоко с густой — ну очень густой — пенкой. Влейте туда пару столовых ложек ценного и питательного продукта — рыбьего жира. Тщательно перемешайте. Не нравится? Ну, добавьте сахарку. А теперь — по глоточку, за бабушку, за дедушку, за папу, за маму. Дико полезно, говорят корейцы, от всех болезней помогает.

Такой гадости нет нигде в мире. Чисто корейский специалитет, и местное население им по-детски гордится. Корейцы вообще норовят из всех своих штучек сделать культ. В Сеуле, например, нечеловеческое количество музеев. Есть музей кухонных принадлежностей, музей шляп, музей чая, музей вышивки, есть музей кимчи — той самой маринованной капусты, есть музей корейской эротики — жаль, ноги не дошли, пришлось по фестивальным показам бегать, а то интересно, что тут-то можно нового придумать?

В Корее вообще почти все не так, как у всех. Здесь не работают мобильники — нужен какой-то особый формат, в большинстве ресторанов не допросишься английского меню, фильмы идут без английских субтитров. И даже на банкоматах частенько встречается надпись: только для граждан Кореи. Там какие-то не такие деньги? Или, может, корейский гражданин запрашивает 100 долларов, а ему этот особый банкомат выдает 200?

29/05/2008

Продолжая тему корейской еды. Есть, например, такая простая и приятная зерновая культура — кукуруза. Сварил початок, посолил — и наслаждайся. Но даже это милое блюдо корейцы умудрились испортить. Они обмазывают початки каким-то противным маслом, а потом запекают их так, что весь сок из кукурузы испаряется. А перед тем как передать тебе в руки, ее еще зачем-то — для дезинфекции, что ли? — засовывают в пламя газовой горелки. Она, бедная, аж вся чернеет. Ну куда такую кукурузу? В ближайшую урну, конечно.

У корейцев много таких штучек. Чтобы обезопасить себя от соседей, они на несколько столетий закрыли границы и, на зависть Солженицыну, все пестовали свою особость.

Страна маленькая, но очень гордая. Но все эти странности у них не от хорошей жизни. История у Кореи действительно жутковатая. То японцы захватят, то китайцы, то опять японцы. Мало того, что оккупируют, так ведь норовят все местные традиции с корнем повыдергивать и свои насадить. И самое обидное — все великие державы, хищно нарезающие круги вокруг маленькой Кореи, твердо убеждены, что это не отдельная страна, а их собственная исконная территория. Так у них и в учебниках истории написано. И археологи их все по науке доказали. Японские археологи — что Корейский полуостров японская территория, китайские — что китайская. Недавно даже был создан трехсторонний ученый совет, где историки и эксперты из Японии, Китая и Кореи пытаются прийти к какому-то консенсусу относительно общего исторического прошлого. Кто там все-таки кого завоевал и кому принадлежал этот славный холмистый кусочек земли, так удачно окруженный с трех сторон морем. Но пока что-то в ученых согласия нет.

Появился, конечно, у корейцев некоторый надрывчик от этого. Вот представьте, к примеру, захватил Наполеон в 1812 году Москву. Сжег дотла Кремль, устроил там сад с фонтанами и кофейнями для чистой публики. Проходит сто лет, прогоняем французов, отстраиваемся кое-как. А тут, здравствуйте пожалуйста, Гитлер пришел. Кремль разбомбил, устроил на его месте зоопарк. Ужас, скажете? А вот для корейцев это повседневная реальность.

Дворец Чангён-кун они, к примеру, восстановили по старинной технологии буквально двадцать лет назад. А до этого японцы, разрушив несказанной красоты постройки XVII века, натурально устроили на этом месте зоопарк. И надо слышать, как дрожит голос девушки-гида, когда она рассказывает про эпоху оккупации и смотрит на нас, экскурсантов, с таким укором, что поневоле пугаешься и начинаешь чувствовать себя японцем. Кстати, музей японской оккупации здесь тоже есть. Говорят, замечательная коллекция пыточных инструментов имеется, в частности маникюрный набор для выдирания ногтей.

Неудивительно, что всю память о японцах в Сеуле выжигают сегодня каленым железом. Упорство, с которым этот небольшой народ восстанавливает собственную историю, столько раз безжалостно переписанную врагами, впечатляет не по-детски. Разбомбили, например, во время корейской войны канал Чонгё, протекавший по центру города. Ну, казалось бы, туда ему и дорога. Чего хорошего? Отходы туда сбрасывали, белье стирали, в общем, живой источник холеры, тифа и всяких прочих инфекций был. Так нет, стоило корейцам приподняться после всеазиатского дефолта 1998 года, как они снесли все, что было на месте канала, прокопали его по новой, выстроили трехъярусные набережные, развели на них висячие сады, пустили по руслу воду и еще устроили фонтаны с подсветкой. Денег угрохали на это немерено. Ширина канальчика — метров пять. Вода в теплую погоду, а тут тепло девять месяцев в году, воняет ужасно. Но корейцы гуляют и радуются — восстановили свою историческую достопримечательность всем врагам назло. Очень это симпатично у них выходит. Вызывает уважение.

30/05/2008

Оппозиционный, бунтарский настрой в Сеуле чувствуется постоянно и очень бодрит. Идешь себе по проспекту, пытаешься сфоткать небоскреб Huyndai, а он отсвечивает всеми гранями, словно огромный черный бриллиант, и в кадр не помещается. И вдруг — пение такое дружное, речевки кто-то выкрикивает. Подходишь ближе — на тротуаре сидят граждане в ярко-зеленых жилетках, на головах у них повязки с иероглифами, и они хором что-то такое стройно кричат. Ритм отбивает дядечка с микрофоном и плакатиком на шее.

На плакатике написано по-английски: «Я стал банкротом из-за того, что Hyundai продала свой филиал». Охранники Hyundai в черных костюмах повысыпали во двор офиса и с таким любопытством глядят на демонстрантов, словно к ним бродячий цирк приехал.

Кино, кстати, тоже в Корее прижилось только из-за того, что позволяло показать фигу в кармане японским оккупантам. В 1920-е местные фильмы в Корее шли с большим успехом. И дело было не столько в их художественных достоинствах, сколько в том, что кинотеатры стали местом для политического — разумеется, оппозиционного —высказывания. Фильмы, понятно, были немыми. А на производство титров, как и на перевод титров иностранных фильмов, продюсеры тратиться не хотели. И вот в каждом кинотеатре сидел так называемый «рассказчик», не припомню сейчас, как его должность по-корейски называлась. И этот рассказчик, пересказывая сюжет фильма, успевал по ходу дела отпускать шутки на злободневные темы и вставлять шпильки оккупационным властям. То есть каждый кинотеатр был словно Театр на Таганке. Зрители валили туда валом. Но как только в кино пришел звук, японцы установили серьезную цензуру, и корейский кинематограф моментально захирел. Так он с тех пор и живет: цензуру ослабят, как в 50-е и 90-е, — сразу появляется вал хороших фильмов, гайки закрутят, как в 70—80-е, — и зрители эмигрируют на диван к телевизору, режиссеры — на телестудии и за границу, а кинотеатры стоят пустые.

Религиозная мания корейцев тоже не без политического надрыва. Буддизм насаждали японцы — буддизм вышел из моды. А христианскую религию оккупанты притесняли, и корейцы моментально стали святее папы римского. В каждом квартале здесь свой собор или протестантская кирха, и во время мессы все полны народу.

Впрочем, если речь заходит о вещах серьезных — о свадьбе там или о рождении ребенка, — Христа сразу задвигают и оформляют эти знаковые события в соответствии с конфуцианскими ритуалами. И то верно — кто лучше Конфуция в делах семейных разбирался? А если до собора не успеть в обеденный перерыв, то, на худой конец, можно и в буддистский храм забежать.

Картинка из жизни. Буддистский храм в самом центре делового квартала. Вполне себе современное бетонное трехэтажное здание, только крыша — в традиционном стиле. Заходишь внутрь, машинально съеживаешься, ожидая, что на тебя заорут, как в православном храме: куда прешь с волосами непокрытыми? Но нет, никто не орет. Никого, собственно, и нет. Мелькнет какая-то тень в конце коридора, поклонится издали и исчезнет. Ходишь в одиночестве по этажам, а там, между прочим, всякие красивые картинки висят и позолоченные штучки расставлены, и от того, что никто за тобой по пятам не ходит и не следит, чтобы ты чего ненароком не спер, уже как-то просветляешься.

На третьем этаже — молитвенный зал. Сверкающий паркет, три Будды в глубине зала. Народу — полтора человека. Что вы хотите? Разгар рабочего дня. Ну, снимаешь обувь, берешь такой коврик молитвенный, пристраиваешься на колени — неудобно ужасно, зато прохладно, птички за окном щебечут. Благодать.

Вдруг в воздухе завихряется некий круговорот, и к залу подбегает толстый потный человек в дорогом черном костюме. Сбрасывает дорогие лакированные ботинки и в носочках семенит к алтарю. Бухается на коленки прямо на голый пол. И начинает гимнастику. Встанет, руки перед грудью сложит, на колени опустится, головой к полу прикоснется. Опять встанет, руки сложит... И так раз десять, в хорошем таком спортивном темпе. Ну, ясное дело, здесь в округе контор и офисов немерено. Прибежал человек с переговоров — может, перекур у них — и молится, чтобы контракт подписали. Заручился по-быстрому высшей помощью и пошел ботинки надевать — довольный такой, улыбающийся.

31/05/2008

В воскресенье пошла исследовать культурную жизнь сеульцев. Очень разнообразно. С утра пораньше, около восьми, начинается великая битва за души местных христиан.

В колоссальном соборе Мёдонг — главном католическом храме Кореи — делают ставку на новые технологии. На каждой колонне висит динамик, в каждом приделе — огромные плазменные панели, на которые транслируется все, что происходит перед алтарем. По проходам расхаживают молодые и красивые девушки с распущенными волосами в белых балахонах, очень похожие на ангелов. Эти же девушки чудесно поют — их пению из динамиков дружно вторит паства.

Пресвитерианская церковь берет харизмой проповедника. На него сбегаются как в театр, и дело того стоит. Из всей проповеди я поняла только слово «Авраам», а также то, что в Москве этот проповедник стал бы народным артистом и звездой эстрадного жанра. Публики у него человек пятьсот, но он управляется с ней как волшебник. То пошутит — и все смеются. То задаст вопрос — и люди послушно на него отвечают. То подержит паузу — и зал задумается. То вздохнет — и прихожане закручинятся. Тембр голоса богатейший, обаяние — неотразимое, зал чувствует идеально. По окончании мне захотелось захлопать, но пришлось вместе со всеми сказать «Аминь».

В католическом соборе проповедь, конечно, попроще. Читают ее, что интересно, по-английски, это типа такая современная латынь. И корейцы, которые в жизни по-английски говорить не любят, здесь все понимают, вслух молятся и поют и про свой антиамериканизм на время забывают. Мессы здесь — для удобства почтеннейшей публики — служат каждые два часа. Есть месса для детей, есть для инвалидов, есть месса для молодежи — это уже попозже, к вечеру.

А за стенами собора тоже интересно. Как только начинается месса, на дороге, ведущей к храму, раскидывают свои палатки торговцы. Выйдет человек из собора, довольный такой, умиротворенный, и тут же себе распятие прикупит по сходной цене. Или там пару носков и жене лифчик.

Но пресвитерианцы тоже не дремлют. У них во время проповеди перед входом в храм репетирует хор, чтобы, как только прихожане выйдут, сразу их концертом порадовать. А еще у них детский сад с чудесной площадкой, и детишки, которым скучно в церкви, там тусуются.

В общем, конкуренция в сфере духовных услуг нешуточная. В англиканской церкви вообще уже не знают, что придумать, лишь бы насолить конкурентам. Они свою службу перенесли на два часа дня, чтобы прихожане выспаться смогли, а на афише — или как там это у них называется — аршинными буквами написали: «Живая музыка». Как в кабаке, ей-богу.

Всю первую половину дня, таким образом, здесь можно тусить по христианским церквям. А если надоест — зайти к буддистам, палочки пожечь. Их полагается зажечь целый пучок — чем толще, тем быстрее «наверх» дойдет — и махать поактивнее, чтобы божество запах учуяло и проснулось.

По вечерам же местное население зажигает еще круче. Нет, здесь бедновато с ночными клубами и дискотеками. Театров тоже мало. А национальный корейский театр — это просто недоразумение какое-то. Главная его фишка — ударники. Это действительно заводные ребята, стучат в барабаны свои громко, пускай и сбиваются иногда с ритма. Но ударные в разных странах любят. А вот национальное своеобразие проявляется в местном танце. Тут корейцы верны себе, такого танца, конечно, ни у кого в мире больше нет. Пляшут его те же ударники. Они надевают специальные шапочки. К шапочке пришита палочка, к палочке привязана ленточка. Суть танца в том, чтобы, быстро мотая головой, заставлять ленточку выписывать круги. Ну и в такт в барабан стучать. А у солиста на шапочке не ленточка, а кисточка, и она в такт так подрагивает легонько. Туристы смеются, хлопают, но сами корейцы на эти представления не ходят. Они развлекаются куда лучше.

После девяти вечера выходишь на главную сеульскую магистраль. А там машины гудят, гаишники свистят, движение остановилось. Прямо по проезжей части валит толпа народа с плакатиками и зажженными свечами. А-а-а, ну да, это молодежь за правильную говядину борется, мы об этом уже писали. Все идут радостные, возбужденные, кричат и хлопают в ладоши. Прохожие, завидев демонстрацию, начинают улыбаться и вытаскивать мобильники, фотики и видеокамеры. В результате процессия выглядит так: по мостовой трусит человек двести демонстрантов, а вокруг них рысцой поспешает толпа зевак человек в пятьсот. Так мы несемся по ночному Сеулу. Вдруг откуда-то спереди доносятся женский визг и крики. Это на демонстрантов бросилась полиция. Они особо не зверствуют, но очень быстро бегают. А когда на тебя бежит несколько сот человек в форме и с дубинками, становится страшно. Демонстранты поворачивают на 180 градусов и бегут прочь, врезаясь в зевак. Зеваки разбегаются прочь. Я, например, спряталась за деревом, а молодой человек рядом залез на парапет — высокий такой, почти в человеческий рост — вокруг башни-резиденции Самсунг.

Эти кошки-мышки продолжаются часа два. Демонстранты отступают, потом опять пролезают на мостовую. Полиция отсекает их от зевак и гонит опять. Демонстранты перегруппировываются и снова лезут под колеса. Гаишники в происходящее не вмешиваются, только флегматично посвистывают и помахивают жезлами, помогая машинам не раздавить людей, а людям — не затоптать машины. Скоро порядок устанавливается: демонстранты стремглав бегают по центральной улице, за ними топочет полиция, а за полицией поспешаем мы — коренные сеульцы, заезжие туристы, компания подростков, только что вышедшая из кинотеатра, бодрые пенсионеры и какая-то сумасшедшая мамаша с коляской, в которой мирно спит крошечный ребенок. Все мы вооружены фотиками и видеокамерами и снимаем происходящее так самоотверженно, словно собираемся продать отснятый материал на CNN и прославиться на весь мир.

В какой-то момент пенсионеры выдыхаются и останавливаются. Я стою рядом с ними. «Демократия, — с непонятным, но стопроцентно знакомым выражением вздыхает старушка. — Вот она, демократия».

Я взглядываю на нее. Типичная местная старушка. Или я уже начала понимать по-корейски? Или мы в Москве? Ведь только у нас умеют с таким неизъяснимым выражением произносить слово «демократия». Пора, короче, домой.

Виктория Никифорова  

Смотреть фото