"Предметы роскоши" (пьеса про детей)
Виктория Никифорова Пьеса про детей в двух актах Действующие лица
Лена. Дима. Миша. Мур. Действие происходит в одной и той же, небольшой и небогатой московской квартире на протяжении последних 20-30 лет. Оно начинается во второй половине 1980-х, а заканчивается в наше время. Слева -- комната, обставленная старомодной мебелью и вся заваленная книгами. Справа – прихожая, двери на лестницу и в кухню. Поскольку действие происходит то в прошлом, то в настоящем, персонажи из следующего эпизода могут свободно появляться, пока персонажи предыдущего еще не ушли со сцены. Мишу во всех возрастах играет один и тот же актер. Само собой разумеется, что и, играя ребенка, он говорит своим нормальным взрослым голосом. Детский плач можно записать на пленку предварительно. Акт 1Картина 1
Примерно 1986 год. Лето. Ночь. В кровати спят Лена и Дима. Внезапно тишину нарушает рев автомобильной сигнализации за окном. Лена: Сволочь… М-м-м… какая сволочь… Дима: Брось. Спи. Сигнализация смолкает. Лена и Дима, побормотав и поворочавшись, засыпают. Сигнализация включается снова. Лена рывком садится на кровати. Спи… Я с ним… это… Лена: Молчи. Дима: Мы с ним… это… Лена: Просто не говори ничего. Дима (ворочается, включает ночник). Я с ним поговорил вчера. Он обещал наладить сигнализацию… Ложись, зай. Лена: Фарцовщик проклятый. Дима: Противно слушать тебя. Федерико свободным предпринимательством занимается, что здесь такого? Ты посмотри, что в стране происходит! Кооперативы, гласность, коммерческие там всякие эти... Горбачев, говорят, частную собственность вернуть собирается. Мы еще про Федерико мемуары писать будем… Лена: Да он же в тюрьме сидел! Дима: За политику. Лена: За валюту. Дима: Очнись, дорогая! Где, в какой цивилизованной стране мира человека сажают за обмен валюты?! Лена: Да он просто жлоб и сволочь. И ты прекрасно это понимаешь. Вот ты сам бы пошел джинсами из-под полы торговать? Дима: Просто у меня нет таланта к свободному предпринимательству. Лена: И слава богу. Дима: Бога нет. Сигнализация взвывает опять. Лена хватает будильник с тумбочки, кидается к окну. Дима ее удерживает. Лена пытается швырнуть будильник в окно. Дима (постепенно ее одолевает, усаживает на кровать, обнимает, трогает лоб). У тебя что, температура? Лена: У меня токсикоз. Дима: Что? Откуда?! Лена (мягко): От верблюда. Дима: Этого не может быть. Этого… не может… быть. Лена: Эти… резиночки… они, по-моему, не того… Дима: Федерико клялся, что ему их прямо из Америки привезли. Три месяца назад. В Шереметьево передали. Лена (вертит в руках упаковку презервативов). С каких это пор в Америке иероглифами пишут? Дима: Дай… Правда… Вот сволочь… Лена: Он не сволочь. Он свободный предприниматель. Дима: А ты уверена, зай? Лена: Я -- нет. Врач -- уверена. Дима: Слушай, ну ведь сейчас, я думаю, не время… а, зай? Лена: Конечно. Дима: У тебя диссертация, у меня диссертация… Лена: Ну да. Дима: Денег нету… Лена: Ага. Дима: Нет, если ты думаешь… Лена: Да ничего я не думаю! Дима: Не кричи. Лена: Ты прав. Я уже все решила. Марья Васильевна возьмет двести рублей и все сделает. И больничный выпишет. Дима: Сколько? Лена: Ну, у нас же была заначка. На отпуск. Дима: А знаешь, что?.. Сигнализация включается снова. Лена, улучив момент, выворачивается от Димы и бросается к окну. Он кидается за ней. Небольшая потасовка. Сигнализация смолкает. Дима выпускает Лену, и в этот момент она бросает будильник за окно. Сигнализация взвывает снова. Лена в ужасе приседает, прикрыв голову руками. Картина 2
Наше время. Лето. День в разгаре. Окна нараспашку. В кровати, укрывшись одеялом до подбородка, лежат Миша и девушка. Пауза. Миша выпрастывает руку из-под одеяла. Миша: Меня, кстати, Миша зовут. Девушка (пожимает руку). Очень приятно. Мур. Миша: Мяу. Мур: Не смешно. Миша: А почему Мур? Мур: Так надо. Миша: А по-настоящему как? Мур: Неважно. Миша: Прикольно так знакомиться, да? В постели… Я вот однажды… За окном включается автомобильная сигнализация – та же самая, что в первой сцене. Мур подскакивает, придерживая одеяло у подбородка. Со двора слышен невнятный шум мужских голосов. Чего ты? Мур: Они машины бьют? Миша: Да ты что?! Это тачка соседская, уже двадцать лет под окном стоит. И сколько я ее помню, вечно завывает. Воробей пукнет, она воет. Мур: Я посмотрю. Миша: Лежи. Тебе надо согреться. Они уже все, пошумят сейчас и разойдутся. Мур: Откуда ты знаешь? Миша: Это мои друзья. Мур: Эти фашисты твои друзья? Миша: Да какие они фашисты? Просто дураки. Мур: То есть ты тоже вот так по улицам ходишь и прохожих девиц в пруд толкаешь? Миша (снимает рубашку, выжимает ее). Я, если ты не заметила, прохожих девиц спасаю. А эти ребята... Они в нашем дворе живут. Они не всегда такие были. Просто… Мур: Что просто? Миша: Они не любят тех, кто хоть чем-то от них отличается. Думаешь, они меня не били? Еще как. И в пруд толкали. Я уж там все дно изучил. Они решили, что ты мусульманка, наверное… Ты мусульманка? Мур: Почему? Миша: Ну, платок такой… Юбка… Мур: Это православный платок. Я же из храма шла! Миша: Ну, я ж говорю, дураки. Мур подходит к окну. (Идет в сторону кухни.) Православные что предпочитают – чай или кофе? Мур: Я не православная. Миша: Загадка на загадке. Мур: Я пойду. Миша: Нет уж извини, после того, как ты разделила со мной ложе, ты не можешь так просто уйти и меня бросить… Как честная женщина, моя дорогая… (Ведет ее на кухню.) Они еще не ушли, а в комнате появляются его родители, Лена и Дима, и действие переносится в 1980-е. Картина 3
Лена с заметным животом гадает на картах. Дима стучит на древней пишущей машинке. Лена: Любовный интерес… со слезами… Дима (выдав длинную очередь, откидывается на спинку стула, потягивается). Ну, какой любовный интерес может быть у пятимесячного эмбриона? Лена: Споры, слезы… Казенный дом… Димыч, восьмерка пик, казенный дом! Дима: А что это такое? Лена: Ну, как, в тюрьму он сядет. Дима: Чушь какая! Ну, понятно, что для цыганки неграмотной в старые времена казенный дом – это непременно тюрьма. А вообще-то это что угодно. Университет, например. Или баня. А в твоем случае, Карменсита, это, скорее всего, роддом. (Встает, напевая из «Кармен», сцены гадания.) Лена: Чего ты такой веселый? Пошло? Дима (делает несколько приседаний и упражнений). Ты не представляешь!.. Это не кандидатская! Это докторская, ей-богу… Нет, ты просто не представляешь… Лена: Да чего не представляю-то? Дима: Как бы тебе это… А, вот, смотри… (Становится на стул, выдерживает паузу, спускается на пол и торжествующе смотрит на Лену.) Дима: Понимаешь?! Лена: Да куда уж мне? Дима: Пространство анизотропно! Лена: Да что ты говоришь? Дима: Ладно… Я ведь тоже не понимаю, зачем твоя Хильдегарда Бингенская писала верлибром… Лена: Ничего, тебя Ирка поймет. Дима: А при чем тут Ирка? Лена: А она звонила вчера. В одиннадцать вечера, между прочим. Дима: И что сказала? Лена: А почему ты интересуешься? Дима: Мать, опомнись, а? Мы с Иркой на одной кафедре, у нас один руководитель, у нас похожие темы. Ну почему она не может позвонить мне по работе, а? Лена: Потому что с ней ты болтаешь целыми часами. И смеешься! И сидишь с ней на кафедре! А я тут прозябаю одна со своей Хильдегардой… Потому что Ирка красивая… Дима:… и вовсе не красивая… Лена: (бросает карты). Зато худая!.. А я… ты посмотри на меня! Ну, кому я такая нужна?!.. Я рожу, ты вообще уйдешь!.. Дима (обнимает ее). Это прогестерон бушует, эстроген по жилочкам бежит. Это сейчас пройдет… Лена: Мне так тошно, Димыч. Я всего боюсь… Зачем мы этого ребенка дурацкого решили завести?! Тихо входят Миша и Мур, садятся на диванчик, пьют кофе, разговаривают о чем-то. Мы их не слышим, Лена и Дима не замечают. Дима: Да ты сама так захотела… Лена: Да он сам захотел! Я тебе клянусь, я тогда сижу у Марьи, уже двести рублей пересчитываю, чтобы ей отдать. И вдруг встаю – и на выход. Я сама не знаю почему. Ни мыслей, ни чувств, ни-че-го. Она меня спрашивает о чем-то, а я не слышу, иду себе и иду. Я тебе точно говорю, я ничего не решала. Это он сам все за меня решил. Дима: Ну и ладно, зай. Ну и славненько. Зато в отпуск поедем. В Алупку, давай? Снимем опять у той бабки домик под каштанами, а? Лена: Мне нельзя в Алупку, Димыч. Мне вообще ничего нельзя. Господи, ну зачем мы все это затеяли? Знаешь, у меня такие мысли странные... Я раньше мальчика хотела, а теперь мне страшно… Лучше бы, наверное, девочку. Дима: Почему? Лена: Ну, видишь, девятка пик. Дима: Ну и что? Лена: Девятка пик с четырьмя королями значит пьянство Дима: Интеллигентная женщина! Не стыдно? Лена: Пушкину можно, а мне нельзя? Дима: Где твои бакенбарды, брат Пушкин? Лена: И ничего смешного. Вот вырастет, станет пьяницей как дядя Игнатий. Пропьет тут все. Будет меня бить, матом ругаться… Дима: Романтично. Лена: Сопьется в тридцать лет. Ну, зачем это все? Ну, почему это нельзя как-то отменить? А может, родить и отказаться? Дима молча смотрит в ту сторону, где на диванчике сидят Миша и Мур. Они пьют кофе. Миша: …Федерико в честь Феллини. Мур: Он что, режиссером был? Миша: Да нет, просто первый раз его задержали, когда он приглашениями поддельными в Дом кино торговал на «Восемь с половиной». Ну, он с тех пор и говорил всем, что пострадал за искусство. А потом он эту «вольво» купил, самую первую в Москве… У нее сигнализация уже тогда поломана была. Каждую ночь – у-у-у! Моя мама однажды разозлилась. Сорвала со стенки ходики… Мур: Что? Миша: Ну, часы такие, большие, старинные с маятником. И ка-ак швырнет их в эту вольво. Лена: Ну что за ерунда?! Это был будильник! Дима (Лене): И от этого ты хочешь отказаться? Миша и Мур продолжают неслышно разговаривать. Дима и Лена рассматривают Мишу. Дима (Лене): Смотри, какой мужик вымахал. Косая сажень в плечах. Глаза, как у деда Василия. Лена: Глаза, как у меня!.. Подбородок - да, подбородок, как у деда… А нос твой, да? Дима: Ну, не знаю, не знаю. Нос какой-то не наш, не кузнецовский. Может, в соседа какого? Лена шутя замахивается на Диму. Голоса Мур и Миши слышны вновь. Миша: …А потом его посадили еще раз, и он пропал. Мур: Совсем пропал? Миша: Нет, лет десять назад выплыл. Только стал он уже Федором Ивановичем, отрастил бороду, стал крест носить навыпуск и ездил уже на «лексусе». Спонсировал там концерты какие-то. Виллу в Ницце купил. Потом опять сел. Правда, уже в Штатах. Мур: Спираль развития. Прямо по Гегелю. Интересно, где он будет сидеть на следующем витке? Миша: Это сейчас в воскресных школах Гегеля проходят? Хорошо-о. Мур: Гегеля в МГУ проходят. Миша: Круто. А на кого ты учишься? Мур: На генетика. Миша: А это, чтобы из пробирки размножаться? Расскажи. Я с детства интересуюсь вопросами размножения. Мур: Не хочу. Расскажи еще про Федерико. Миша: Ну, что еще сказать? Сидит он в тюрьме штата Калифорния. Тюрьмы там переполнены. Условия содержания не фонтан. Но я почему-то думаю, что ему и там неплохо. И вот смотри, что смешно. Двадцать лет назад мой папа, кандидат физико-математических наук, бегал на митинги и за что-то боролся. Он-то думал, что борется за свободу научных исследований. А получилось, что он боролся за то, чтобы его сосед Федерико купил виллу в Ницце и получил срок в Калифорнии. Революция фарцовщиков. Прикинь, да? Лена (Диме): Ты что-нибудь понял? Дима: Ни слова. Но говорит-то как складно! Лена: Весь в меня! Дима: А девушка у него какая? Умница, красавица, генетик. Лена: Ну уж, красавица… Дима: Ты просто ревнуешь. Лена: Не говори глупостей. Дима: Не говори как твоя мама. Лена: Мне кажется, они сейчас поцелуются. Дима: Не подсматривай. Пошли. Лена: Не мешай. Я же должна знать… Дима: Если ты откажешься от него, ты никогда ничего не узнаешь… Пойдем-пойдем, я тебе валерьяночки заварю, зай… Подушечки с дивана, где сидят Мур и Миша, попадали на пол, одна чашка стоит на столике, вторая валяется рядом с ним. Одежда обоих в некотором беспорядке. Миша хлопает себя по карманам, достает пачку сигарет, закуривает. Мур: Дай мне тоже. Миша дает ей сигарету, прикуривает. Она затягивается, кашляет. Они молча курят. Миша хочет что-то сказать, но, взглянув на Мур, передумывает. Мур оглядывается по сторонам в поисках пепельницы, Миша (подставляет ей чашку.) Интересный такой денек сегодня нарисовался… Мур: Да? Миша: Полный событий… Мур: Ничего особенного. Миша: С утра ты идешь в церковь. Потом на тебя нападает банда придурков и бросает тебя в местный пруд. Он, правда, меленький, безопасный, но грязный. Потом – ты-дых, ты-дых! – прискакивает рыцарь на белом коне и вытаскивает тебя из воды. Потом ты отдаешься ему на диване между двумя чашками эспрессо. Ничего особенного… Ну, конечно, ты ведь не взорвала сегодня Всемирный Торговый центр и не забила четыре гола в одном матче. А как выглядят твои особенные деньки? Ты может быть агент ноль ноль семь? Мур (тушит сигарету, встает). Нет, я не агент. Мне пора. Миша: Куда?! А я?! Мур: А что ты? Ты здесь ни причем. Извини, конечно. Миша: То есть как? А что это вообще было? А кто причем? Мур: Анна Васильевна и Иоаким Иванович. Миша: Какой еще Иоаким? Господи… Мур: Бога нет. А Анна Васильевна и Иоаким Иванович – мои родители и я их не-на-ви-жу. Собственно, сегодня я ушла из дома. Мне нашли место в университетском общежитии. С сегодняшнего дня я живу нормальной жизнью. Пью, курю, занимаюсь сексом. Миша: Стоит ли это… так понимать, что… до сегодняшнего дня ты сексом не занималась? Мур: А ты-то как думаешь? Миша: А что я в этом понимаю? Я сам-то… Мур: Что? Миша: Н-ну, я тоже до сегодняшнего дня как-то не увлекался… Мур: Правда? Миша: А ты-то как думаешь? Мур: Да кто вас знает? Я думала… Миша: Что? Мур: Ничего! Я, дружок, выросла в православной семье. То есть сначала они были нормальные. В молодости комсомольцами были, потом в бизнес пошли. А десять лет назад прогорели. Ну и пошло-поехало. Покрестились оба. Папа был Марленом, стал Иоакимом. Мама была Матильдой, стала Анной. И устроили они дома форменный концлагерь. Никуда не ходи, с мальчиками не разговаривай, телевизор не смотри. Я танцевать до сих пор не умею! Миша: Я тоже. Мур: Ты другое дело. А я в МГУ на бесплатное поступила, сама! Так ты знаешь, они какой скандал после этого устроили?! Генетика, говорят, лженаука. К попу меня сегодня повели, каяться. Я сбежала. Миша: Но ты же не можешь просто так взять и их бросить. Они с ума сойдут. Мур: Да они и не заметят. У них кроме меня пятеро спиногрызов. Миша: Подожди. Мур: Да ты не переживай так. Все было очень мило. Просто… ну мне надо было это сделать, чтобы почувствовать себя свободной. Тут ничего личного. Чмоки-чмоки. (Быстро уходит.) Миша (бросается за ней). Мур! Слышно, как захлопывается входная дверь. Миша бредет обратно в комнату, подбирает с пола ее платок, смотрит на него, подносит к лицу. Картина 5
Мише полгода. Из кроватки доносится его крик. Дима (пытаясь его укачивать). А-а-а-а…. И что же он хочет?.. Зай, ты скоро? У меня кафедра!.. И что же он хочет, мой золотой? Голос Лены (из кухни): Хватит сюсюкать! У него просто живот болит. Дима: А-а-а-а… Да как же с таким не сюсюкать?.. А-а-а-а… Да как же с таким сладким… Миша: Вот так просто - взять и не сюсюкать. Почему нельзя со мной разговаривать нормально? Обычным человеческим голосом. Вот зачем все эти вот «мой золотой»? Дима: А-а-а-а… И что же мы так кричим?.. А-а-а-а… И какие же у нас бедки?.. Миша: Мама же тебе сказала. У меня болит живот. Чем сюсюкать надо мной, лучше бы грелку дали... О господи, нет, только не надо меня носить! Ты меня так трясешь, что голова кружится. Не поднимай меня, эй, слышишь? Ты слышишь меня или нет?! Ну как тебе объяснить?!.. А, я знаю, что сделаю… Детский крик прекращается. Дима: А-а-а-а… Ну вот и хорошо… Лена входит в комнату с подносом, на котором сервирован чай. Лена: Как он у тебя замолкает быстро… С ума сойти… Дима: А как же… Это же мужичок настоящий. Зачем ему кричать? Мы с ним друг друга понимаем. Да?.. Миша: Не совсем, но до некоторой степени. Неприятная все-таки штука этот языковой барьер. Лена: Выпей чаю на дорожку. Дима: Не успеваю... У меня сегодня великий день... (Торопливо отхлебывает чай, прихватывает бутерброд, выходит из комнаты, тут же возвращается, повторяет свою пантомиму со стулом, поднимает сжатый кулак вверх и уходит.) Плач тут же возобновляется. Лена (наклонясь над кроваткой): А-а-а-а… Да что же это с нами такое?.. А-а-а-а… Не надо плакать, мой золотой. Папа придет. Миша: Я знаю, что придет. Он каждый вечер приходит. Лена: А что же ты плачешь? А-а-а-а… Миша: А у меня живот болит. Лена: А-а-а-а… А что же нам делать?.. Миша: Грелку поставить. Лена: А доктор Спок не рекомендует грелку. А-а-а-а… Миша: Много он понимает, твой доктор Спок! Эй! Ты слышишь меня?! Я хочу грелку! Детский плач усиливается. Лена: А-а-а-а…. Господи, как мне все это надоело… А-а-а-а… Миша: Ну почему ты меня не слушаешь?! Почему никто меня не слушает?! Когда это все кончится?! Черт знает что! Лена: А-а-а-а… Папа скоро придет. Папа на кафедре. Он сейчас сделает доклад про анизотропное пространство и все скажут, что это готовая докторская. А-а-а-а. Ирка скажет ему комплимент. Они будут пить кофе по-турецки в нашем буфете. Ирка похожа на цыганку. А я? Ты посмотри на меня… А-а-а-а… А ведь сейчас я могла бы сидеть в тысяче километров отсюда, на пляже, в бикини… А-а-а-а… Я сидела бы на пляже и пила бы пиво. Нет. Я пила бы домашнее вино. Изабеллу. Мне было бы можно пить вино. А-а-а-а… А потом ко мне подошел бы высокий стройный брюнет и сказал бы комплимент. Потому что я была бы одинокая, изящная и красивая. А не то, что сейчас. Я ведь теперь хожу по улицам как человек-невидимка. Меня не видит ни один мужчина. Я никогда в жизни не услышу больше ни одного комплимента… Господи, как мне все надоело… А-а-а-а… (Тихонько плачет.) Детский плач становится тише. Миша: Господи, как мне все надоело. Когда ты плачешь, у меня живот болит еще больше. А ты не понимаешь. Никто вообще меня не понимает. Только делают дурацкие лица и сюсюкают. А ведь я человек. Я, может, довольно глупо выгляжу, я не могу ходить, не умею говорить, но ведь я же тоже человек. У меня же тоже проблемы. А они все только хватают и трясут и тискают. И даже не пытаются меня понять. Неужели ты так и не дашь мне грелку? Лена (бормочет, засыпая): А-а-а-а… Ну когда же ты замолчишь? Я так хочу спать. У меня все мозги выгорели. А-а-а-а… Я про Хильдегарду свою диссер никак закончить не могу… А-а-а-а… Никто меня не понимает… Я так устала… Я тебя просто ненавижу иногда… Господи, что я говорю? Ну прости меня, миленький… Ну, не плачь… А-а-а-а… Миша. Не расстраивайся. Я тебя тоже люблю. Свет постепенно гаснет, плач затихает. Миша сидит за столом, заваленным книгами, работает на компьютере. Звонок. Он идет открывать. В дверях стоит Мур. Пауза. Мур: Я кажется у тебя забыла… Миша: Это все, что ты придумала? Тебя месяц не было… Мур: А ты дни считал? Миша: Ага, прямо крестиками в календаре отмечал. Извелся весь… Забирай и проваливай… Эй, куда ты? (Загораживая дверь в комнату, подает ей платок, заранее сложенный в прихожей.) Мур пытается протиснуться мимо него. Некоторое время они топчутся у двери, потом ей удается пролезть в комнату, она ходит, осматривается, приближается к компьютеру. Мур: Как работается? Миша выключает монитор. Мур: Что такое «анизотропное»? Он молчит. Ну, правда? Миша: Ты все равно не поймешь. Мур: А ты попробуй. Миша: Неравномерное. Геометрически неравномерное. Принято считать, что шаг налево и шаг направо равны. А если налево – яма, а направо – холм? Тогда неравны. Тогда отрезок в один метр, условно, а – а-один, не равен отрезку в один метр б – б-два. В анизотропном пространстве геометрия совсем другая. Мур: Правильно. Миша: Да что ты? Мур: Ну конечно. Вот смотри. (Делает два шага к нему.) Так – легко и быстро. (Отступает на два шага.) А так – медленно и трудно. И так во всем. Как там в сказках – налево пойдешь – миллион огребешь, направо пойдешь – смерть найдешь. Миша: Ну, в общем и в целом… Мур: Правильно? Миша: Там на уровне конкретных импликаций проблемы начинаются… Мур: В смысле как в таком пространстве общие законы работают? Миша: Ну да. Мур: И как? Миша: Да никак! Мур: Ну я же говорю, все как в жизни. В жизни ведь тоже все ужасно несимметрично и неравномерно. Ты никогда не замечал – чем больше работаешь, тем меньше получаешь? Чем важнее начальник, тем он глупее. Чем больше кого-то любишь, тем больше он тебя терпеть не может. Чем больше вкладываешь во что-то, тем меньше получаешь. А про законы я уж вообще молчу. Пространство и, правда, анизотропно. Это ты хорошо придумал. Миша: Там доказывать еще… Мур: Да что доказывать-то? Ты посмотри кругом. Везде сплошная несправедливость. А ты наконец-то нашел этому философское обоснование. Принцип вселенской несправедливости. Миша: Я как-то никогда не думал… в таком аспекте… Там математики еще много… А мне через две недели уже сдавать. Мур: Мне уйти? (Медленно, неохотно пятится к двери.) Мур: Только, видишь ли, анизотропное пространство… оно явно мне мешает… Миша (обнимает ее). Так лучше? Мур: Ага.
Картина 7
Лена: Что это?
Входит взрослый Миша.
Миша. Чего тут смешного? Ну, речевой аппарат не сформировался еще. Все понимаешь, а сказать ничего не можешь. Ох. И она туда же. Сейчас она скажет «Скажи: «мама»».
Дима: Гений! Миша. И главное, думают, что это остроумно. Господи, смешные они, все-таки. Ну, экзистенциализм. Ну и что?
Лена: Хау ду ю ду. Дима и Лена смеются. Миша. Нет, ну я же русским языком говорю: дайте пюре из баночки. Не зеленого, вонючего. А желтенького такого, кисленького. Я есть хочу, а они ржут. Ну сколько повторять-то еще? Д-р-р! Дима: Др-р-р! Точно! Миша (громко): Др-р-р! Лена: Слушай, он сердится. Дима: Да, он мужик у нас настоящий! Др-р-р! Я сказал! Лена: Погоди, он хочет чего-то. Миша. Ну, наконец-то, доходит помаленьку. Вот тормоза-то, ей-богу. Как они сами-то еще с голоду не померли? Эй, там! Алло, гараж! Др-р-р! Дима: Он покакал! Миша. Пальцем в небо. Лена: Пить? Хочешь пить? Сок? А? Давай сок! Сок! Миша. А вот интересно, зачем они одно и то же по много раз повторяют? Я тоже так буду? Сок-сок-сок? Да не нужен мне ваш сок, елки-палки! Ну, как вы не понимаете! Др-р-р! Дима: Он есть хочет! Миша. Да неужели? Лена: Он только что ел. Дима: Он мужик, он всегда есть хочет. Да, сынок? Пойдем с тобой на кухню? Миша: На кухню! Вот это я понимаю! Др-р-р!
Картина 8 Миша: Ты почему все-таки тогда убежала? Мур: Я боялась. Миша: Чего? Мур: Да не знаю я! Отношений. Выяснения отношений. Разговоров всяких. Мне так это дома надоело. Миша: А я люблю потрындеть. Мур: А какой прок говорить, если никто никого не понимает? Миша: Слушай, ты только что с лету поняла тему, в которой у нас полфакультета ни уха ни рыла. Меня уже психом из-за нее зовут. Я тут сижу один, вообще уже ничего не соображаю. Думал, правда, с ума схожу. И тут ты входишь и все понимаешь! С порога. Я тебя вообще больше никуда не отпущу. Мур: А предки твои что скажут? Миша: А они далеко. Мур: За границей? Миша: Ага. В Панаме. Мур: Дипломаты, что ли? Миша: Уголовники. Мур: Правда, что ли? Миша: Правда. Пять лет назад наш чудный сосед, фарцовщик Федерико, предложил им инвестировать в хедж-фонд защиты детенышей тюленя от жестокого обращения. Они вложили туда все, что у них было, а Федор Иванович в благодарность типа назначил папу зицпредседателем. Через год выяснилось, что все деньги ушли не детенышам тюленей, а финансовым акулам на Каймановы острова. Дивидендов никаких. А папа, разумеется, оказался крайним. Растрату на него повесили – тридцать два с половиной миллиона рублей. Ну, они вовремя подсуетились, успели уехать. В Панаме просто паспорт получить, знаешь? Мур: Круто. И давно ты их не видел? Миша: Пять лет. Мур: Вот почему ты их так любишь Миша: Ну, как, скандалим, конечно, иногда. По переписке. А ты, правда, из дома ушла?
Миша (смеется): Ты совершенно чокнутая. Мур: Ты на себя-то посмотри! Один метр не равен одному метру! Миша: Ну да, а я о чем? Мы два законченных психа и я никуда тебя отсюда не отпущу. Мур: Ты совсем больной на голову. Живешь один, наслаждайся, балда! Вот вернутся твои предки, тогда взвоешь. Миша: А чего ж ты-то общежитием своим не наслаждаешься? Мур: Я же говорю, ты ничего не понимаешь.
Картина 9
Миша лежит в постели. Дима сидит рядом с ним. Миша: Мне пять лет. Я болею. Дима: …И вот тогда Гейзенберг решил, что квантовые частицы ведут себя как… как бы тебе это… о!.. как дети. Точно. То есть когда ты на них смотришь, они ведут себя хорошо, а чуть отвернешься – плохо. То есть тем, что ты смотришь, ты на них уже как бы влияешь. И тогда… Входит Лена, в руках у нее упакованная картина. Лена: Как он? Дима: Заснул. Я ему квантовую теорию объяснил. Лена: А ты градусник ему ставил, профессор? Дима: А надо было? Лена молча ставит Мише градусник. Не взяли на продажу, да? (Разворачивает бумагу.) Лена: Нет. Дима в недоумении смотрит на картину. Лена: Это не Шишкин. Дима: Я заметил. Лена: Эммануил Степанович решил протереть ее аккуратненько, чтобы пыль снять. А там второй слой полез. Да такой интересный. Я ему разрешила все смыть. Дима: Ну и что это? Лена: Он говорит, это десятые годы. Школа Кандинского. Дима: Эх, дед… Лучше бы «волгу» оставил. Выбрасываем? Лена: Ты что?! Это миллионы будут. Но не сейчас. Сейчас, - Эммануил Степанович говорит, - это продавать нельзя. Он только-только в цене начал расти. Дима: А деньги? Лена: Он мне дал пару тысяч. Дима: Ты зашла в аптеку? Лена: Там ничего нет. Дима: А молоко? Лена: В магазине тоже ничего нет. Дима: Но ведь в «Диету» молоко каждую среду привозят. Почти каждую. Лена: Сегодня вторник. Дима: Сколько у него? Лена не двигается. Сколько? Лена: Посмотри сам. Я боюсь. Пауза. Дима осторожно достает градусник. Ну? Дима: Да ладно… (Отворачивается, хочет стряхнуть.) Лена (выдирает у него градусник, смотрит; пауза). Ты ведь этого хотел, да? Дима: Я? Лена: А кто? Кто у нас с советской властью воевал? Ну, нету советской власти, ну, молодец. В магазине тоже ни черта нету. Молока больному ребенку купить не могу. В аптеке не то, что антибиотиков, аспирина и то нет. Доволен? Дима: Господи, ну при чем тут это? Все у нас будет, потерпи. Шоковая терапия оздоравливает экономику, это же азы, зай. Лена: Может, экономику она оздоровит, а Мишку она уморит. (Идет на кухню, погромыхивает там посудой.) Дима укрывает Мишу получше, садится на край кровати. Лена входит с кружкой. Дима: Липовый?.. Меня бабушка так в детстве отпаивала. И молилась этой… как ее… Параскеве-мученице… Лена: Ой, замолчи ты со своими Параскевами. Нету никакого Бога. А если и есть, то он порядочная скотина. Сидеть там наверху и равнодушно смотреть, как маленький ребенок мучается от жара. За что он мучается?! Почему у него тридцать девять и шесть?! За какие такие грехи? А он сидит себе и в ус не дует. Да любой, блин, Гитлер просто ангел по сравнению с этим вашим богом. Дима хочет что-то сказать. (Машет на него рукой, садится кровати рядом с Мишей, тихо поет). Котя, котинька, коток, котя - серенький хвосток, приди, котя, ночевать, мою деточку качать…
Мише уже год. Лена гладит его вещи, он играет в кроватке-манеже, мы его не видим. Входит Дима с большим плоским предметом, завернутым в бумагу и перевязанным шпагатом.
Дима: Ну, братцы, показал дед свою щедрость.
Лена: Неужели, «волга»?
Дима (разворачивая сверток): Нет, «волга» по завещанию отходит Петеньке, но у меня тут кое-что получше есть. На это, братцы, мы себе целый дом построим в Переделкино… (Останавливается.) Я, зай, знаешь, что подумал? Я тоже завтра завещание напишу
Лена: Господи, зачем?
Дима: Понимаешь, наши родители так бедно жили, ничего нам оставить не могли… А мне так хочется Мишане что-нибудь оставить. Не хорошие воспоминания и пару фотокарточек, а вот настоящее наследство. Чтобы он рос, и оно росло.
Лена: Чего проще-то? Клади почаще на сберкнижку, а потом ему и завещаешь.
Дима: Отдавать деньги этому государству я не собираюсь! Это… левиафан! Социалистический левиафан. Ты никогда не задумывалась, что оно с твоими рублями делает? А если оно завтра на твои кровные войска в очередной Афганистан пошлет?
Лена: Мне кажется, они просто лежат себе там тихонько.
Дима: А если что-нибудь случится?
Лена: С чем случится? С нашей сберкассой? С рублем? С Советским Союзом? Что с ними может случиться?!
Дима: Не кричи. Все равно, в нормальной – в нормальной, подчеркиваю, здоровой -- экономике капитал не должен лежать. Капитал должен работать.
(Достает из свертка картину и торжественно демонстрирует ее Лене.)
Дима: Шишкин!
Лена: Да брось.
Дима: Пробросаешься, мать. Погляди на подпись.
Лена: Здесь нет никакой подписи.
Дима: А это что?
Лена: Закорючка.
Дима: Это «ш» а это «и», а это опять «ш» Ты понимаешь, когда в этой стране разрешат продавать произведения искусства за рубеж, мы с тобой станем миллионерами?
Лена рассматривает картину, пожимает плечами, поворачивается к Диме, чтобы что-то сказать.
Молчи! Только не говори ничего! Сейчас опять поссоримся
Лена: Но я только…
Миша: Др-р-р.
Дима (глядя на кроватку). Вот единственный человек, который меня понимает. А скажи «папа».
Миша: Др-р-р
Дима: Молодец!
Лена: А скажи: «мама».
Миша: Др-р-р
Дима: А скажи «экзистенциализм».
Миша: Др-р-р.
Дима: Согласные осваивает. Как это у них все заложено от природы, да? С ума сойти. Все запрограммировано. А давай его английскому научим. Язык будущего, слушай. Хау ду ю ду?
Мур: Да ну их. Зашла неделю назад, а Ванечка на полу спит. Я его беру, он горячий как чайник. Температура тридцать восемь, а мамаша и в ус не дует. Сидит на кухне, псалмы ноет. Я в аптеку сбегала, панадол ему дала. А она лезет, дай, говорит, я его лампадным маслицем помажу. Блин, чуть не убила ее. Ну, куда тут уйдешь?
Миша: У тебя, правда, пять братьев и сестер?
Мур: Дикость, да?
Миша: По-моему, круто
Мур: Ничего ты не понимаешь. Никто ничего не понимает. Ты вот слышишь – «большая семья», тебе сразу кажется, что там все друг друга любят. Сю-сю, му-сю. А мне при слове «семья» на стенку лезть хочется.
Миша: Ты старшая что ли?
Мур: А ты как думал?.. Гады мелкие. Мальчишки дерутся, девчонки ябедничают, вечно все в соплях. А я за всех отвечай. Прям из автомата бы их всех очередью положила. Ненавижу детей. Я чайлд-фри вообще, кстати.
Миша (стучит по столу). А это что, по-твоему?
Мур: Стол.
Миша (сажает ее на кровать). А это что?
Мур: Кровать
Миша (целует ее). А это как?
Мур: Нормально.
Миша: Ну, вот видишь, какое-то взаимопонимание все-таки возможно. Ну не во всем, ну и что? Почему ты из этого делаешь проблему? Мой папа двадцать лет не мог втолковать моей маме, что такое анизотропное пространство. Я сколько себя помню, меня никто никогда не понимал!