Юрий Никулин

Никулин, который всегда с тобой

Юрий Никулин решил стать клоуном в пять лет. Для этого он надел специально сшитый мамой костюм из желтого ситца с красными цветами, пришел в гости и на пороге упал – точь-в-точь, как падали клоуны Барассета в цирке на Цветном. Никто не рассмеялся. Он упал еще раз. Все удивились. Никулин упал опять, и в общей тишине прозвучал чей-то негодующий голос: «Мамаша, у вас сын припадочный, что ли?»

Аплодисментов он так и не дождался. Зато на следующее утро болело все тело – Никулин был в синяках с головы до ног. Оказалось, что падать, как Барассета, надо уметь. Но Никулину повезло – первые уроки мастерства он мог брать прямо дома, в крошечной девятиметровой комнатке в коммуналке, где он жил вместе с родителями. И мать, и отец увлекались театром. Оба в юности играли в любительских спектаклях, отец в свое время организовывал театры в провинции.

Переехав в Москву, отец устроился репортером в «Известия» и начал подрабатывать, сочиняя цирковые репризы, эстрадные номера и сатирические сценки. В детстве Никулин считал отца гением. Взрослые его мнения не разделяли – Никулин-старший постоянно ругался с редакторами, и многие его тексты так и не выходили в печать. Зато он оттягивался дома – устраивал детские спектакли, сочинял сатирические обозрения, которые разыгрывались его родными и близкими. Когда Никулин-младший стал работать в цирке, отец начал писать для него репризы, но начальство часто их браковало. Вот образчик его творчества – стишок из самодеятельного масленичного ревю:

Я веселый, я не грустный,
Я поджаристый и вкусный,
Я для Юрок, Танек, Нин -
Блин! Блин! Блин!...

У Никулина-младшего не было выбора: он сразу отправился по стопам родителя. Школа запомнилась ему как в тумане. Лучше всего он помнил свои «номера» -- клоунаду «освобождение», которую он разыграл, когда его заперли в стенном шкафу, а потом вызволили, и репризу «Здравствуйте, Софья Крокодиловна!», которой он изводил учительницу немецкого Софью Рафаиловну.

В 1939 году Никулина призвали в армию. Весной 1941 он начал готовиться к дембелю: в то время «деды» делали не альбом с фотографиями, а чемоданчик. В своем чемоданчике, украшенном групповой фотографией футболистов «Динамо», Никулин хранил главное сокровище – записную книжку, где было записано полторы тысячи анекдотов. 22 июня 1941 года, за месяц до увольнения, он шел с приятелями за пивом. «Товарищи военные, правду говорят, что война началась?» -- спросил их старик на станции. – «Никакой войны нет. Видите, мы за пивом идем.» ответили старослужащие. Но пройдя еще несколько шагов, они увидели толпу, обступившую станционный репродуктор и слушавшую сообщение Молотова.

Никулин служил в артиллерийской батарее под Сестрорецком, и война началась для него строго по расписанию – уже вечером 22-го немецкие «юнкерсы» начали минировать Финский залив. А потом началась блокада. Нет, на батарее, конечно, никто от голода не умирал, но к весне 42-го все бойцы опухли, заболели цингой и частично потеряли зрение. В округе не осталось ни одной вороны – всех съели. У многих бойцов родственники жили в Ленинграде, и, получив увольнительную, артиллеристы шли в осажденный город, не зная, живы еще их родные или нет. Никулин организовывал самодеятельные концерты, но в соседних подразделениях к «артистам» относились с предубеждением: вдруг еще за выступление еды попросят.

От такой жизни Никулин заболел воспалением легких, только выздоровев, был контужен снарядом, а потом попал в разведку, где научился брать языка и играть на гитаре «Гоп со смыком». Только в 44-м началось наступление на Ленинградском фронте. А еще год после войны Никулин дослуживал в Восточной Пруссии, где занимался своей любимой художественной самодеятельностью и портил казенное имущество: выходил на сцену с громадным молотком, подбирал с пола что-то невидимое, клал на стул и со всей силы бил молотком. Стул разлетался вдребезги. «Что ты делаешь?» -- спрашивал партнер. «Расщепляю атом» -- отвечал Никулин: опыты Бора и Гейзенберга только что были описаны в газетах.

Звезда солдатской самодеятельности, фронтовик с тремя медалями, Никулин был уверен, что, вернувшись в Москву, поступит в любой творческий вуз. Но во ВГИКе ему сказали: «Знаете, товарищ Никулин, в вас что-то есть, но для кино вы не годитесь.» В Щепкинском училище он услышал «Спасибо, достаточно», едва начал читать стихотворение. В ГИТИСе не нужен был комик. Оставалось идти в студию клоунады при цирке на Цветном бульваре.

Так он попал в сказочный мир шамберьеров и форгангов, флик-фляков и бутафорских тараканов, сальто-мортале и фордершпрунгов, подсадок и дрессированных крокодилов, вылезающих из цилиндра кроликов и исчезающих в цилиндре яиц. На лекциях по истории цирка Никулин услышал страшную историю про клоуна, разрезавшего себе рот, чтобы можно было целиком засунуть в него кулак – этот номер очень нравился зрителям. Он узнал про легендарную пантомиму «Черный принц», антре «Отравленный торт», трюки семьи Труцци и незабываемый смех клоуна Киссо. Этот Киссо работал труднейший номер: выходя на арену, он замечал какого-нибудь униформиста и начинал над ним смеяться. Его хохот заражал целый цирк, а сам он от смеха падал на ковер. Его уносили на носилках, а в последний момент он приподнимался, взглядывал на униформиста и издавал последнее тоненькое «И-и-и-и…» Однажды Киссо с обычным успехом проделал свой номер. Под стон публики его положили на носилки и понесли за кулисы. Но он почему-то не сказал финальное «И-и-и…» И только за кулисами униформисты увидели, что сердце старого клоуна разорвалось прямо на арене.

Еще Никулин записал сценарий классической клоунады: Белый и Рыжий устраивают «американскую дуэль»: тот, кто вытащит из шапки бумажку с надписью «Смерть» должен застрелиться. Рыжий вытягивает бумажку и читает «Сме… Сметана!» «Нет, это «смерть». Ты должен застрелиться,» -- говорит Белый. Рыжий берет пистолет и, грустный, уходит с арены. Из-за кулис слышится выстрел. Белый крестится. Из-за занавеса выбегает Рыжий с дымящимся пистолетом и радостно кричит: «Я промахнулся!»

Никулина учил Дмитрий Альперов, выступавший еще до революции. Слушая старого клоуна, он быстро понял, что политические потрясения, научные открытия и вся большая жизнь, шумевшая снаружи, никак не влияли на герметично замкнутую, освященную непонятными традициями жизнь цирка. В этом тесном сияющем мирке ничего не менялось столетиями. Все так же на нового артиста, впервые выходящего на манеж, норовили сбросить мешок опилок. Все так же обращались к заслуженным клоунам – «дядя Ваня» или «дядя Юра». Казалось, здесь не слыхали о Советской власти. А последние новости нужны были только клоунам – они делали из них смешные репризы.

Великие исторические события – вроде расщепления атома – были лишь поводом для незатейливых шуток. Зато самые несерьезные вещи становились вопросом жизни и смерти. Однажды Никулин чуть не женился на молоденькой гимнастке. Пленила его не девушка, а тайна: ее отец обещал рассказать ему после свадьбы старую клоунаду «Братовы штаны»: «Никто ее не знает. Очень смешная.» Никулин долго мучился, но все-таки устоял и не женился. Так мир и не узнал, что же происходило в «Братовых штанах».

Странные люди населяли этот мирок, обидчивые, азартные и легкомысленные, как дети. Вот запись из дневника Никулина: «Сегодня за кулисами страшно ругались и спорили клоуны Демаш и Мозель (по афише Жак и Мориц). Они долго выясняли, кто из них первый придумал при выходе Мозеля на манеж кричать LПолундра!¦. Мы, артисты, униформисты, присутствуя при их споре, смеялись, а они чуть не подрались.» А Михаил Николаевич Румянцев терпеть не мог, когда к нему обращались по имени-отчеству или «товарищ Румянцев». «Я Карандаш!» -- кричал он.

Появлялись иногда здесь новаторы, пытались выбросить парики и огромные ботинки Рыжего и Белого, сочиняли актуальные репризы. Но великий Карандаш говорил: «Это все временно. Публика этого кушать не будет.» И был прав.           

Как и сотни лет назад, в цирке существовала своеобразная дедовщина. Никулин со своим первым партнером Борисом Романовым долго работали ассистентами знаменитого Карандаша. Муштровал он их нещадно. Кричал, ругал. Когда труппа Карандаша ездила на гастроли, Никулину с Романовым доставался билет в плацкарте, а великий клоун  ехал в мягком вагоне. Они не только ассистировали ему в цирковых номерах, но и готовили к представлению реквизит, чистили и выгуливали собак, -- и все это при 3-4 представлениях в день. Но никаких обид не было. Карандаш, по собственному выражению, ткнул начинающих клоунов «носом в опилки». Закончив его суровую школу, можно было не бояться огромного циркового амфитеатра и молчания публики.

Карандаш, хоть и покрикивал, но учеников своих любил, хлопотал над ними как наседка. Любил похвастаться своими помощниками. А особенно выделял среди них Михаила Шуйдина – «серьезного мужика». Шуйдин во время войны был танкистом, горел в танке, и перед каждым выступлением должен был замазывать шрамы от ожогов. Хмурый, немногословный, маленький, он составил идеальную пару длинному смешному Никулину. Карандаш свел их в клоунский дуэт, а через год они от него ушли – надоела дрессура.

Потом Карандаш сердился: «Я тебя выучил, я тебя женил…» Дело в том, что Никулину понравилась хорошенькая девушка из конно-спортивной школы и он пригласил ее в цирк. В тот вечер он работал «подсадку» -- изображал случайного зрителя, которого Карандаш вытаскивает из зала и сажает на лошадь. Но когда лошадь убегала за кулисы, Никулин не сумел увернуться, получил копытом по голове и потерял сознание. В отличие от великого комбинатора, его ранило серьезно. Девушка была потрясена. На следующее утро она сумела прорваться к нему в больницу, через неделю, выписавшись из больницы, Никулин повел ее в кино, а еще через полгода они поженились и прожили вместе сорок лет.

А пока Никулин с молодой женой и Михаилом Шуйдиным отправились на гастроли по маршруту Счастливцеа-Несчастливцева: из Керчи в Вологду, да из Вологды в Керчь. Несколько лет они разъезжали по стране, знакомились с провинциальными клоунами, играли «Сценку на лошади» и интермедию с таинственно исчезающими яйцами, покупали в Бологом лук, а в Тарховке – пуховые платки, потому что так дешевле. Гениальный клоун Мусля научил их вынимать из кармана горящую свечку и доставать изо рта бесчисленное множество яиц.

И только в 1958 году, когда Московский цирк поехал на гастроли в Швецию, Никулин и Шуйдин удостоились высшей чести – их назначили коверными. Вернувшись с гастролей, они «в том же чине» перевелись в Ленинградский цирк. И вскоре эта пара уже была бессменными коверными Московского цирка на Цветном бульваре. И совсем незаметно наступило время, когда немолодые артисты стали обращаться к Никулину «дядя Юра». Поначалу он смущался.

Свою цирковую маску Никулин разрабатывал долго. В его время было много смеющихся клоунов. Но Никулин смеяться на арене не умел – выходило неестественно и грубо. Поэтому он решил, что во всех переделках его герой будет сохранять невозмутимое лицо – как у знаменитого американского комика Бастера Китона. Сначала в цирке, а потом и в кино он разработал тончайшие оттенки туповатого недоумения, озарявшего его неподвижную физиономию. А проблему грима Никулину помог решить коллега. Он зашел в его гардеробную, посмотрел, как Никулин делал себе из гуммоза нос, и сказал: «А ты зря гримируешься. Выступай без всякого грима. У тебя и так глупое лицо.»

Впервые его маска появилась на киноэкране в 1958 году. Никулин снимался в фильме режиссера Файнциммера «Девушка с гитарой». Первый раз увидев себя на экране, он был в шоке: «Не считая себя красавцем, я, в общем-то, думал, что выгляжу нормальным человеком, а тут на экране полный кретин, с гнусавым голосом, со скверной дикцией.» Но зрителям его персонаж – чокнутый пиротехник, который пугает всех своими шутихами, --понравился. Сегодня никулинский персонаж кажется единственным живым человеком в насквозь фальшивой «Девушке».

Режиссер Гайдай, только что придумавший троицу «Трус – Балбес – Бывалый», довольно долго искал актеров, способных воплотить эти мощные образы. Только с одной ролью проблем не было. Увидев Никулина в «Девушке с гитарой», он заявил: «Ну, Балбеса искать не надо.» «Балбес» подсказал Гайдаю множество трюков, без которых не было бы потом знаменитых комедий «Операция «Ы» и «Кавказская пленница». Фильм «Самогонщики» вырос из сценки, которую разыгрывали в цирке Никулин и Шуйдин. А в «Бриллиантовую руку» Никулин перенес старую репризу Белого и Рыжего с диалогом: «Ты что, глухонемой?!» -- «Да!»

Троица «Трус – Балбес – Бывалый» пользовалась бешеной популярностью. Они снимались во всех телевизионных огоньках, на них рисовали карикатуры не только в «Крокодиле», но и в серьезной партийной прессе. Даже Николай Озеров, комментируя футбольные матчи, поминал гайдаевскую троицу. Поэтому когда Никулин, признанный комик, стал играть в кино серьезные драматические роли, для зрителей это было шоком. Роли Никулина в «Двадцати днях без войны» и «Чучеле» стали откровением. Оказалось, что он играет немножко под Габена – неподвижное лицо, харизматическое обаяние и тончайшие переливы мысли в маленьких серых глазах.

Впрочем, даже на самых серьезных съемках с Никулиным происходили какие-то несерьезные происшествия. В 1965 году он снимался в классическом фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублев». При первой встрече режиссер показался ему «молодым и несерьезным». Но вскоре актер проникся уважением к начинающему гению. Роль в «Андрее Рублеве» была маленькая: Никулин играл монаха Патрикея, которого пытают татары, чтобы выведать, где он прячет «золото и бриллианты». На съемках Никулин всех потряс. По сценарию, татарин подходил к нему, связанному, и тыкал факелом прямо в лицо. Сначала Никулин закричал, потом заорал, потом завизжал. Его дикий вопль разносился по съемочной площадке. «Как хорошо работает артист!» -- мечтательно сказал Тарковский. И только когда Никулин начал ругаться матом, съемку прервали, и выяснилось, что горящая солярка лилась с факела прямо на ноги артиста, а он, связанный, и шевельнуться не мог.

Несмотря на все успехи в кино, родным домом «дяди Юры» сорок лет был цирк на Цветном бульваре. С 1982-го года он был его директором. Сейчас цирк возглавляет его сын Максим. Но каждый раз, когда приходишь в Старый цирк, кажется, что Никулин-старший где-то здесь. Просто вышел на минутку и сейчас вернется. Рядом со входом стоит памятник ему, отполированный детскими ладонями. А перед началом представления раздается его неповторимый сипловатый голос: «Уважаемые зрители, представление начинается!» И это тоже часть вечного праздника под названием «Юрий Никулин».

Виктория Никифорова