Главная
Пьесы
Проза
Статьи
Путешествия
Фото
Видео
Архив
Ленин с нами
Who am I

Случай в театре

Театр был полон. Зрелище ожидалось необычайное. Знаменитый аргентинский режиссер Хорхе Луис Карпентьерос привез в Москву свой самый скандальный спектакль - "Жизнь и времена товарища Ниентеса". Говорили, что актеры, играющие партизан, будут стрелять настоящими пулями, и не исключены ранения. Что сцена изнасилования престарелой матери товарища Ниентеса играется каждый раз вживую - без всяких скидок на театральную условность. Что зрителей будут поливать водой из настоящих полицейских шлангов, а в финале пустят слезоточивый газ и все двери запрут. В общем, ожидался полноценный театральный скандал, и Василий Аркадьевич блаженствовал. Он с удовольствием глазел на разряженную толпу, легко заговаривал с незнакомыми, жарко обсуждал грядущий спектакль и пару раз сделал умное лицо, заметив, что в его сторону смотрит телекамера. Одно только омрачало его блаженство: третий звонок все не звонил, а у Василия Аркадьевича не было билета.

На спектакль он протырился вместе с дюжиной студентов - будущих актеров - действуя испытанным методом "паровозика". Крайних - первый и последний "вагоны" -- билетерши захватили и выдворили, но основная масса прорвалась. Василий Аркадьевич, счастливый как солдат, без единого ранения взявший крепость, пошел бродить по фойе. Суета стояла здесь и счастливый нервный гул предвкушения. Сдавали пальто, забывали в карманах кошельки, совали гардеробщицам мятые десятки, вооружались биноклями, наушниками с синхронным переводом, программками, занимали места согласно купленным билетам.

Василий Аркадьевич робко присел с краю девятого ряда, но тут же на его место пришла энергичная пожилая дама с молодым человеком - то ли внуком, то ли любовником. Василий Аркадьевич переместился подальше, в шестнадцатый ряд, но сначала его снесла к центру компания молодых девиц. А потом на его место пришел дядечка в дорогом костюме и привел с собой дорогую женщину. Василий Аркадьевич вышел в центральный проход, походил, стараясь не останавливаться, чтобы не привлекать внимания билетерш, оглядел зал и понял, что пропал. Все ярусы были набиты плотно, под завязку. Публика едва ли не на люстре висела. Партер быстро заполняла толпа, и на каждое свободное место ревниво посматривали стоящие у стен безбилетники. Василий Аркадьевич решительно пересек зал, по-хозяйски придвинул себе стул, явно предназначенный для какого-то почетного гостя и сел, в бредовой надежде, что гость не придет. Шел уже восьмой час, а спектакль и не думал начинаться. Чтобы отвлечься, Василий Аркадьевич стал прислушиваться к тому, что говорят соседи.

-- А вы знаете, что у них на каждом спектакле кто-нибудь погибает? - раздался звонкий тенорок у него за спиной. Василий Аркадьевич оглянулся и увидел молоденького рыжего паренька, по виду записного комика. Он распинался перед своими же, с актерского факультета, которые уже расселись на ступеньках в боковом проходе. - По-настоящему, что ли? - вопросил мрачный баритон, принадлежавший красивому брюнету, типичному герою-любовнику. - Ну, а как же? Спектакль ведь про войну. Я сейчас шел, своими глазами видел: у подъезда уже Скорая дежурит. - Да, брось ты, -- герой-любовник ронял слова редко и веско. -- Нет, а как еще они могли прославиться? - зачастил рыжий. -- Ты когда-нибудь слышал про аргентинский театр? И я не слышал. А эти с фестивалей не вылезают. Везде призы берут. Я слышал, им за гастроль в Москве Лужков миллион долларов отвалил, ей-богу! Значит, есть там что-то необычайное."

Василий Аркадьевич хотел было ввязаться в разговор: изображая светскую непринужденность, легче было дождаться начала. Но тут над ухом у него прозвучало грозное: "освободите место, пожалуйста". Он поднял глаза и увидел приземистую плотную женщину в розовом деловом костюме, которая прямо задыхалась от административного гнева. Она держала под локоть худенького старичка, всей своей жизнью в искусстве заслужившего тот бархатный стул, на котором нагло восседал самозванец. Василий Аркадьевич пробормотал извинение, протиснулся мимо розовой администраторши и растерянно оглянулся. Свободных мест уже не было. Он поколебался и с размаха сел прямо на пол, перед студентами. Розовая посмотрела на него строго, но ничего не сказала.

-- Пол-восьмого уже, безобразие какое-то! - громко сказал толстая женщина в черном бархате. Третий звонок все не давали. Василий Аркадьевич сидел, ни жив ни мертв. Он не знал, можно ли занимать этот драгоценный кусочек пола и с испугом ждал команды "очистить проходы!" Иногда, если актерам надо много бегать по залу, безбилетникам не разрешают сидеть на полу. А аргентинские товарищи, судя по всему, любили выходить к публике.

Вот уже стали выгонять безбилетников, жавшихся у стенки. Разгоном командовала розовая дама. Один раз она прошла совсем близко от Василия Аркадьевича и полоснула его холодным голубым взглядом. Он подтянул к себе колени и прикрыл глаза. Слава богу, третий звонок!

Партер шумел, как прибой. Людские волны накатывали одна за другой, съедая все свободное пространство. Василия Аркадьевича ткнул в спину чей-то каблук, он оглянулся, студентка - худенькая девушка с косичками - извинилась, он ей улыбнулся. Все налаживалось. Еще несколько секунд, и он увидит что-то небывалое, поучаствует в событиях, которые навсегда изменят ход его жизни.

Голубые глаза поймали его на стальной крючок. Василий Аркадьевич, щурясь от неловкости, поднял голову и увидел, что администратор в розовом стоит совсем рядом и смотрит прямо на него - пристально, холодно, тяжело. Он завертелся на месте, пытаясь понять, чего она хочет. Дама молчала, просто смотрела на него, не отводя глаз. Может, знакомая, -- мелькнуло в голове у Василия Аркадьевича.

Люди продолжали рассаживаться, то здесь, то там вспыхивал спор из-за мест. В амфитеатре кто-то захлопал, на балконе кто-то свистнул. Занавес шевельнулся, но не разъехался. По залу неслись прощальные всхлипы мобильников. Василий Аркадьевич сжался в комочек. Розовая дама сверлила его взглядом.

Вдруг она подошла и взяла его за локоть. "Ну все, сейчас выведет," -- понял он и с тоской представил, как будет весь вечер стоять на цыпочках в самом верхнем ярусе, изогнувшись в немыслимой позе, чтобы увидеть хоть что-нибудь. "Извините," -- железным голосом сказала администратор. "Ладно, ладно, -- покорно встал Василий Аркадьевич. "Извините, -- повторила дама. - Я вас не сразу узнала."

Она придержала его за локоть так нежно, будто рука его была сломана, и повела к выходу. "Я вас сейчас удобно усажу. Мы ведь специально для вас местечко держим. Но вы так скромно прошли, ни с кем не поздоровались. Инкогнито, да?" -- она хохотнула жестяным смехом. - "И ведь раздевались, наверное, в обычном гардеробе, да? Это ничего. Я сейчас Полину пошлю, она вас повесит." Они уже вышли из зала, миновали фойе и шли по какому-то кривому узкому коридорчику. Свет гас. Василий Аркадьевич ничего не понимал. Огромная белая дверь отворилась перед ним, он ткнулся лицом в пыльный красный бархат, ослеп. Но пухлая рука в розовом уже отводила услужливо занавес, подталкивала его вперед. Василий Аркадьевич понял, что вошел в огромную ложу, нависавшую над самой сценой. Раньше такие назывались "правительственными". В ложе никого не было. В середине первого ряда стояло огромное кресло, крытое малиновым бархатом - не кресло, а настоящий трон. Василий Аркадьевич примостился слева от него, на стульчике, но розовая дама нежно, едва касаясь, приподняла его и развернула к креслу. Василий Аркадьевич опустился в него, не дыша. На сцене уже что-то кричали, но ему было не до того.

-- Так не беспокоит? - умильно спросила его администратор. - Вы смотрите, пожалуйста, а мы тут все организуем пока. Главное, ни о чем не беспокойтесь." Она улыбнулась ему сочувственно, как смертельно больному, и скрылась за дверью.

Товарищ Ниентес - черноусый небритый тип в алом шейном платке - уже вел на сцене агитацию и пропаганду, а Василий Аркадьевич все сидел не в силах шевельнуться. Его приняли за кого-то другого - это ясно. Но что будет, когда обман раскроется? Надо было остановить решительную даму, четко и ясно дать ей понять, что он не тот, за кого она его принимает. Но что-то заставило его промолчать. Словно ее уверенный голос убедил его на минуту, что именно для него приготовлено роскошное кресло в правительственной ложе. Василию Аркадьевичу было очень неловко.

На сцене творилось бог знает что, но он смотрел знаменитый спектакль вполглаза. Самые рискованные идеи режиссера не производили на него впечатления. Он не вздрагивал, когда партизаны палили по залу из АК. Одна пуля чиркнула по колонне ложи и ему на колени упала мраморная крошка. Но Василий Аркадьевич этого даже не заметил. Зато, когда за спиной его раздался легкий шорох, он подскочил, готовый принять любую кару за свое самозванство. Но это был просто официант. Он неслышно ввез сюда целую тележку с фруктами, конфетами, деликатесами, а теперь трудился над бутылкой шампанского. Золотое вино зашипело в бокале. Официант подвинул тележку так, чтобы Василию Аркадьевичу было удобно до нее дотянуться, поклонился и исчез.

Василий Аркадьевич взял бокал и выпил его залпом. От шампанского в голове стало светло. Василий Аркадьевич налил себе еще и, отхлебывая, залюбовался диким зрелищем: над партером плыл на тросе серебряный ангел и, улыбаясь, кропил зал водичкой из золотой лейки. Вокруг него с хриплым клекотом вились алые, желтые, синие, переливчатые попугаи. Из динамиков несся засурдиненный полет валькирий. Зрители взвизгивали, хлопали, смеялись. "Ливень в джунглях," -- догадался Василий Аркадьевич, допил второй бокал и улыбнулся.

Буйная фантазия режиссера оплела его как лиана. Приоткрыв рот от удивления и восторга, Василий Аркадьевич смотрел, как актеры бегают по залу, накрывая партер сверкающим целлофаном, символизирующим облака, а потом срывают его и ослепляют людей 1000-ваттным прожектором -- солнцем. Он невольно засмеялся, увидев черного петуха, который важно вышел из правой кулисы и, мерно качая головой, прошествовал на авансцену, где специально для него были рассыпаны зерна. А потом, когда актер, игравший колдуна, схватил петуха и занес над его шеей мачете, Василий Аркадьевич до последнего не верил, что сверкающий клинок отрубит птице голову. И даже когда голова отлетела в сторону, струя крови рванула на метр вверх, а колдун принялся голыми руками разрывать петуха и вытаскивать его внутренности, Василий Аркадьевич все моргал, не веря своим глазам.

Замечательный был спектакль, что и говорить. И сидел он тоже прекрасно. Ему повезло так, как везет, может быть, раз в жизни, и глупо ругать себя за случайную улыбку фортуны. Василий Аркадьевич съел шоколадную конфету, потом вторую. Он вспомнил еще один фантастический случай. Лет двадцать назад он так же, без билета, по какой-то несчастной контрамарке, пролез в Большой театр на гастроли авангардного шведского балета и уселся в первый ряд партера. Мимо него проходили мужчины в смокингах и дамы в бриллиантах, зал был полон, но его место так и осталось свободным - то ли владелец билета опоздал, то ли передумал идти, то ли умер. Чудесно было сидеть у самой сцены и смотреть, как шевелятся под кожей балерин синие вены. А сейчас было еще лучше. Василий Аркадьевич даже хихикнул.

Когда-то давно он тоже был не без амбиций. Мечтал быть режиссером - не хуже Феллини, или по крайней мере Любимова. Воображал, как идет по крытой красным лестнице в каннском дворце фестивалей или в московском доме кино и небрежно целуется с знакомыми знаменитостями. Но воплотить мечту он не смог - не то гордость помешала, не то робость. Творческие вузы казались ему безнадежно блатными. Не имея волосатой лапы, он подался в институт культуры и всю жизнь трубил экскурсоводом в московском Кремле. Культурная работа, и язык у него был подвешен отлично, но неприятный осадок, тайная тонкая зависть к искусству и людям искусства остались на всю жизнь. И сейчас ему было приятно дурачить служащих театра, как будто, сидя в кресле, он и впрямь мстил им за свои несбывшиеся мечты. Как будто судьба решила продемонстрировать высшую справедливость и усадила Василия Аркадьевича в то кресло, которое всегда берегла для него. В кресло гения.

Сцену озарил огромный костер, вокруг которого столпились партизаны. Под бравурную музыку они швыряли в огонь старую мебель, чью-ту одежду, очень правдоподобно сделанный человеческий труп, живого котенка. Пламя захватывало сцену, норовило перекинуться в зрительный зал. В первом ряду вскрикнула женщина. И тут медленно пошел сверху железный занавес и отсек огонь. Стало тихо и темно. Зал помолчал и взорвался овацией.

К ногам Василия Аркадьевича протянулась полоска света, в спину пахнуло сквозняком. За его спиной стояла та же дама-администратор - она выглядывала из-за спины огромного полного мужчины в светлом костюме и заискивающе улыбалась. Глаза ее оставались холодными. Василий Аркадьевич не успел встать, а мужчина уже склонился над ним, протянул огромную ладонь, мягко, невнятно забасил про то, как он счастлив, какая честь видеть такого человека в нашем театре, и не соблаговолит ли уважаемый гость пройти в директорский кабинет на фуршетик.

Странная немота опять напала на Василия Аркадьевича. Он был как во сне. Словно не по своей воле он шел за могучим мужчиной по хитросплетенным коридорам, проходил в предупредительно распахнутые двери, ощущал то левой, то правой щекой пронырливые театральные сквозняки и молчал, молчал. Ему бы остановиться, прочистить горло, сказать голосом твердым и достойным: "Извините, вы ошиблись. Вы приняли меня за кого-то другого." Но все уже так запуталось, что самым простым оставалось смириться. К тому же в глубине души, какой-то голосок, разбуженный шампанским, твердил ему: "Это твое. Ты это заслужил. Все правильно."

Безвольного, растерянного, его ввели в двустворчатую дверь, перед которой на страже высился здоровенный охранник с наушником. Войдя, он ослеп. Директорский кабинет оказался зеркальным залом размером с небольшое фойе. Там было полно людей и - престранных. Мужчина в женском платье и туфлях на каблуках подливал вина корректнейшему чиновнику. Спесивые тетки в деловых костюмах перемешались с полуголыми девицами. В группу старых совковых пиджаков затесался натуральный фрак. Декольтированное вечернее платье в пол беседовало с вытянутым свитером в оленях. Все это шаркало по паркету, раскланивалось, обцеловывалось, гудело и отражалось в бесчисленных зеркалах.

Огромный мужчина оказался директором театра. С необычной для такого толстяка грацией он нырнул под свой стол и вытащил оттуда древнюю на вид, чуть ли не замшелую бутылку какого-то драгоценного пойла. Лысина его красиво порозовела, седой венчик волос растрепался. Ласково прижимая к себе бутылку, он выудил откуда-то хрустальный бокал, налил в него багровую жидкость и, грациозно лавируя между гостями, поднес его Василию Аркадьевичу.

Василий Аркадьевич схватился за тонкую ножку, как утопающий за соломинку. Но испытания его на этом не кончились. Откуда-то материализовалась дама в розовом и повела его по залу. Подводя его к очередному гостю, она что-то шептала ему на ухо. Тот выкатывал глаза на Василия Аркадьевича, расплывался в улыбке и долго, горячо жал ему руку. Одна экзальтированная блондинка, послушав, что говорила ей администратор в розовом, тихонько ахнула и, не успел Василий Аркадьевич опомниться, поцеловала его в щеку.

Так он обходил зал, а за ним следовал шлейф поклонников, и в конце концов он оказался у огромного, до потолка зеркала, а перед ним почтительным полукругом выстроились люди и любезнейшим образом ему улыбались. Все это отражалось в зеркале, и на какой-то момент ему показалось, что он стоит в центре круга, и круг постепенно сжимается, а зачем - он не знал.

Но розовая администраторша уже махала кому-то, отчаянно улыбаясь и шепотом, чтобы было приличнее, окликая кого-то по имени. Тогда из толпы выплыла высокая девушка в маленьком черном платье, подошла к Василию Аркадьевичу и взяла его под локоток. За свои пятьдесят с хвостиком лет Василию Аркадьевичу не доводилось встречаться с такой особью. Он не знал, как реагировать на эти огромные ночные глаза, хищно шевелившиеся алые губы, чудом застывшую волну волос. Красота девушки напугала его. Он боялся, что один неосторожный жест, одна неправильная интонация, -- и все это совершенство ударится об пол, рассыплется в прах и обернется толстой теткой с целлюлитом и перманентом. Красавица вела его по кабинету, приговаривая на ухо что-то нежное, бессмысленное, словно успокаивала заартачившуюся лошадь. В уголке, под защитой дубового директорского стола и шкафа с папками - (пьесы, -- успел подумать Василий Аркадьевич) ему стало полегче.

Василий Аркадьевич послушно кивал, слушая, как женский голос ядом втекает в его левое ухо и не понимая ни слова. Боясь взглянуть в сияющую тьму ее глаз, он елозил взглядом по кабинету и нетерпеливо ждал третьего звонка - резкий в фойе, сюда он доносился нежным тремоло. Уголком глаза он засек диковинную траекторию, по которой передвигался директор. Вот он мелькнул в глубине зала, в следующий момент уже скрылся под столом, вынырнул оттуда, приник к стене, странно шевеля руками - не иначе там был сейф - и вот уже дышал за плечом Василия Аркадьевича. Легонько приобняв Василия Аркадьевича, он пробормотал в его ухо длинную неразборчивую фразу, из которой слышно было только "некоторым образом" и "в надежде на сотрудничество". Потом поколдовал где-то в районе его правой подмышки, еще раз улыбнулся, обнадеживающе пожал ему руку и отошел. А Василий Аркадьевич явственно ощутил тяжесть во внутреннем кармане пиджака.

Во втором акте зрителей приглашали на сцену и предлагали стрелять в мелких животных и птиц, привязанных к столбам. Сразу выяснилось, что винтовки заряжены мелкой, но вполне настоящей дробью. Когда стрелок попадал в синицу или крысу, те взрывались маленьким кровавым фонтаном. Победителям повязывали красную бандану и давали пачку листовок, которые они должны были раздать в зрительном зале. Женщины визжали. Кто-то крикнул: "Прекратите!", зал ответил ему утробным хохотом. Но Василий Аркадьевич не взвизгивал и не смеялся.

Не глядя на сцену, он потными руками перебирал в кармане стодолларовые купюры, не рискуя вытащить их наружу. Стопка оказалась толстой, новые банкноты скользили, но все-таки, несколько раз сбившись, он прикинул, что в конверте, который подсунул ему директор, должно быть не меньше 10 тысяч долларов.

Сумма его напугала. Всех его сбережений не хватило бы, чтобы покрыть такой долг. Машинально потягивая теплое шампанское, Василий Аркадьевич невидящим взглядом смотрел на сцену, где ежесекундно что-то взрывалось, вспыхивало и взлетало на воздух. Он придумывал план. При отсутствии у него светских навыков дело казалось мучительно сложным. В следующем антракте, перед последним действием, следовало Василию Аркадьевичу вернуться в директорский кабинет, найти директора и, по возможности, незаметно вернуть конверт с долларами. В объяснения не пускаться, на вопросы не отвечать - разговорчивость Василия Аркадьевича делал этот пункт особенно сложным. С непроницаемым лицом откланяться, развернуться и уйти. Дальше возникали новые трудности. Пальто его, очевидно, перевесили в какой-то вип-гардероб. Искать его самому, блуждая по в лабиринту театральных переходов, - безумие. Попросить отдать в антракте - неприлично: не может же столь высокий гость слинять со спектакля раньше времени. Можно было, конечно, просто сбежать - старый твидовый пиджачок отлично защитил бы его от нулевой температуры, да и шарф он, по счастливой случайности, прихватил с собой. Но пальто -- новехонькое, мягкой шерсти, за четыреста долларов, скопленных сверхурочными экскурсиями - было отчаянно жалко. Лучше уж, -- рассуждал сам с собой Василий Аркадьевич, -- сбежать от директора, не возвращаться в ложу и спрятаться где-нибудь на верхнем ярусе. А уж по окончании спектакля найти даму в розовом, попросить пальто обратно…

Тут товарищ Ниентес, отстреливаясь от правительственных войск, засадил по ним из базуки. Снаряд угодил в герб СССР, висевший над сценой, и куски гипса с дух захватывающим грохотом посыпались на пол партер. Василий Аркадьевич вздрогнул, очнувшись от дум, и тут же - проклятое шампанское! - понял, что ему срочно нужно отлить.

Мужской туалет расположен в подвальном этаже, прямо под общим гардеробом. Василий Аркадьевич встает, но внезапно слепнет. На сцене погас свет, тьма бархатным черным одеялом укутала театр. Струнные, трагически надрываясь, предвещают что-то ужасное. Вдруг свет вспыхивает - мертвенно синий, ледяной - и тут же опять гаснет. Еще раз. И еще. Пока он мигает, Василий Аркадьевич успевает разглядеть застывшие в нелепых позах фигуры Ниентеса и его врагов, навалившихся на партизана целой грудой. Сначала герой вроде бы разбрасывает противников, но вскоре они одолевают, и его патетическая фигура скрывается под кучей черных тел. Свет вспыхивает резко, обжигая роговицу. Василий Аркадьевич видит, как из-под груды людских тел расползается что-то черное, похожее на кровь. И снова возвращается тьма.

Василий Аркадьевич наощупь добирается до двери, с трудом открывает тяжелую створку, тычется в бархатную занавеску. Вдруг что-то теплое легко касается его руки, он чувствует аромат духов, и тут же зрение возвращается к нему. Перед ним стоит та красавица, что ухаживала за ним в директорском кабинете. Свет уже зажгли. Из зала доносится громкий, страстный, на грани истерики аплодисмент.

Василий Аркадьевич со своей спутницей вновь идет по узким коридорчикам, коротким лесенкам с неровными ступеньками, низким переходам, где под потолком змеятся толстые пыльные провода. Он оживленно вертит головой по сторонам, пытаясь заметить заветный мужской силуэт на двери. Но красавица идет слишком быстро. А признаться, что ему нужно в туалет, Василий Аркадьевич физически не может. Не то воспитание.

Вот так он и приходит в зеркальный зал. Теперь там собралось еще больше народа. Его узнают, приветствуют как своего. Толстый директор издалека машет ему рукой. Экзальтированная блондинка - та, что поцеловала его в щеку, -- восторженно ему улыбается. Ее лицо при этом стареет лет на сорок: Василий Аркадьевич с ужасом видит, как молодая женщина за секунду превращается в дряхлую ведьму.

Он пытается подобраться поближе к директору. Но на пути у него все время оказываются люди. Они приветливо улыбаются, раскланиваются с ним, поднимают бокалы с вином, значительно глядя ему в глаза. Когда Василий Аркадьевич, потный, раскрасневшийся, пробирается, наконец, к директорскому столу, директора там давно нет. Василий Аркадьевич шарит взглядом по толпе. Светлый пиджак и сверкающая лысина мелькают в нескольких местах сразу, точно директор обзавелся двойниками. Добраться до него невозможно. Красавица - то ли случайно, то ли нарочно - виснет у него на руке как гиря. Люди толпятся вокруг Василий Аркадьевича, заглядывая ему в лицо и не давая шагу ступить. Конверт с долларами жжет ему подмышку. Невыносимо тянет отлить. Измученный Василий Аркадьевич вырывается от своей красавицы и мечется по залу в поисках выхода. Наконец, он вспоминает, что высокая двустворчатая белая дверь, в которую он так торжественно входил пять минут назад, была ровно напротив директорского стола. Толкаясь и не извиняясь, он пробивается к выходу. Дверь на месте, но обе створки ее заперты. Перед дверью стоит огромный охранник в униформе и не реагирует на вопросы. Василий Аркадьевич оборачивается и затравленно оглядывается.

Повторяется мизансцена первого антракта. Гости опять выстроились перед ним правильным полукругом. Но в атмосфере что-то неуловимо изменилось. На него поглядывают - или ему это чудится? - с осуждением. Шепоток, пробегающий по толпе, пугает Василия Аркадьевича. В глубине зала высится директор и поверх голов смотрит на него пристально, грустно. Василий Аркадьевич делает шаг влево, и толпа, как единое существо, подается за ним. Он дергается вправо, они -- туда же. Словно это игра: он водит, они за ним повторяют. "Морская фигура, замри!"

И опять его толкает, заставляя обернуться, ледяной взгляд дамы в розовом. Она, не мигая, смотрит прямо на него. К ее уху склонился шикарно одетый брюнет с неприятным лицом и быстро-быстро что-то шепчет, искоса поглядывая на Василия Аркадьевича. Лицо дамы ничего не выражает. Брюнет кажется Василию Аркадьевичу смутно знакомым - то ли по институту, то ли по телевизору. Он пытается подойти, послушать, о чем они говорят, вмешаться, опровергнуть, доказать, что он ни в чем не виноват. Но стоит ему сделать шаг, как правильный полукруг рассыпается. Василия Аркадьевича тесно обступают и куда-то ведут.

Опять стертые ступеньки, пустые, заброшенные залы, мраморные лестницы, коридоры, комнатушки, какой-то переход под крышей с грязными стеклянными окнами - а в них, с неправдоподобной высоты, видно пол-Москвы, и внезапно, в приступе отчаяния, Василий Аркадьевич думает, как хорошо было бы, проломив своим телом мутное стекло, полететь над крышами и глотнуть напоследок свежего, сырого весеннего воздуха. Но об этом и думать нечего. Его обступили тесно, не дают и шагу в сторону ступить.

Коридоры сужаются, лестницы ведут вниз. Василий Аркадьевич понимает, что его ведут за сцену, в актерские гримерки. Это хорошо, там должен быть туалет. И действительно, вот и дверь с черным человечком. Василий Аркадьевич заходит внутрь, шикарный брюнет поджидает его у раковины, моя руки и разглядывая в зеркало морщины.

Василий Аркадьевич выходит из туалета преображенным. Он видит улыбки на лицах людей, и в них больше нет насмешки. Он слышит приглушенный говор, и в нем только - почтение. Теперь перед ним не конвой, а свита. Его торжественно препровождают за кулисы, чтобы ознакомить со сложным механизмом спектакля, открыть тайны, недоступные профанам. Все его страхи были чистой паранойей. Василий Аркадьевич польщенно улыбается и величественно следует за провожатыми.

Один поворот, другой, и перед ними - огромное пространство с невидимым в высоте потолком, с потерявшимися во тьме стенами. Мимо них рысью проносится раскрашенное существо с серебряными крыльями за спиной. Неторопливо проходит на высоченных ходулях человек в маске жирафа. Василий Аркадьевич восхищенно осматривается. Со сцены доносится гул голосов, время от времени его перекрывает музыка, и этот шум пьянит Василия Аркадьевича сильнее, чем шампанское.

За сценой, на поворотном круге симметрично расставлены пять высоких, метра в три, стремянок. Над ними висят петли. Виселицы сработаны очень правдоподобно. Василий Аркадьевич читал синопсис, и знает, что в последней сцене правительственные войска вешают партизан. Товарищ Ниентес, стоя с петлей на шее, произносит зажигательный монолог. Дальше синопсис обрывался на самом интересном месте, успев только посулить невероятный сюрприз в конце.

Актеры уже готовятся к финалу. Они приходят со сцены, быстро скидывают полевую форму и, оставшись в белых рубахах и кальсонах, ловко залезают на стремянки. Лесенки скрипят и раскачиваются, но актеры привыкли. У каждого из них, замечает Василий Аркадьевич, за спиной прикреплена страховка - из специального пояса под рубахой тянется к колосникам тонкий трос: на сцене, догадывается он, при правильном освещении, он будет совсем не виден, и иллюзия смерти будет идеальной. Почетная петля в самом центре зарезервирована за Ниентесом. Он уже тут -- черноусый молодец с горящими глазами, бормочет монолог, брезгливо морщится, повторяя что-то по-испански.

Один табурет - крайний справа - все еще остается незанятым, и именно к нему начинает теснить Василия Аркадьевича администратор в розовом, возникшая словно ниоткуда. С той ясностью, которая бывает только во сне, Василий Аркадьевич понимает, что он должен сыграть в последнем акте. Это, наверное, и есть тот главный сюрприз, которым заканчивается спектакль.

Василий Аркадьевич польщен и встревожен. Нет, недаром, сидел он в роскошной ложе, недаром приняли его за великого человека искусства. Настало время доказать, что он не хуже их всех. Он сделает все, как надо, не испугается сцены, не испортит спектакль. За славу надо платить - и он не собирается уклоняться от уплаты.

Надо признаться честно - он не может отказаться еще и потому, что в кармане у него лежит десять тысяч долларов. Раз уж он не смог их вернуть, придется отработать. Василий Аркадьевич улыбается администратору в розовом и решительно сбрасывает пиджак.

Прибегают из-за кулис какие-то взволнованные женщины. Одна помогает ему натянуть белую рубаху и кальсоны. Другая -- наскоро пудрит и чем-то противным подмазывает рот. Василий Аркадьевич быстро и неуклюже карабкается на стремянку. Встать во весь рост трудно - лесенка так и ходит у него под ногами. Но он все-таки встает и пытается представить, как это будет, когда поворотный круг тронется с места. Снизу ему что-то шепчут - здесь никто не говорит в полный голос - сцена слишком близко. Он ничего не понимает. Дама в розовом ожесточенно крутит рукой, словно наматывая себе что-то на шею. Спохватившись, Василий Аркадьевич берется за петлю и осторожно просовывает в нее голову. Все его партнеры давно готовы, стоят не шевелясь. Командир поднял сжатый кулак на уровень плеча.

Сейчас они выедут на сцену. Остались какие-то секунды. Из динамиков несется победительное женское контральто, устрашающего совершенства. Это какая-то известная ария, но звук врубили так громко, что Василий Аркадьевич не может ее узнать. Откуда-то из глубины прибегает человек и, взмахивая руками, отгоняет всех от кулис. Общая взвинченность передается Василию Аркадьевичу. Он взволнован и даже не пытается смотреть на все с обычным скепсисом. Впервые он попал в ту жизнь, о которой так мечтал в молодости. Он участвует в спектакле, знаменитом спектакле легендарного режиссера. Он сжимает кулаки, чтобы не тряслись руки, и пытается принять позу покрасивее. Его нисколько не заботит, что ему не дали слов, что его персонажа не заметит ни один человек в зале. Он знает, что без него спектакль не состоится.

Женский голос замирает, звучит тревожная музыка, барабан бьет глухо, словно его собственное сердце. Круг начинает медленно поворачиваться. Василий Аркадьевич уже видит край освещенной сцены, неотвратимо надвигающийся на него, слышит дыхание зрительного зала. Петля щекочет его под подбородком, он дергает головой, она затягивается туже. И только сейчас он понимает, что на него - единственного из всех приговоренных к казни -- не надели страховочный пояс.

Москва, 2004 Опубликовано в журнале "Знамя", 2005

Виктория Никифорова