Зеки, геи и Анна Каренина

В Москве прошел фестиваль современной пьесы «Новая драма»

Давно в столичных театрах не было так весело. Анна Каренина попала под паровоз, ей отрезало руку и ногу, но она выжила, зато Вронского с горя парализовало целиком. Девушка рассказала про своего первого мужчину, а им оказался ее отец. Заключенная, убившая своего мужа и отсиживающая срок, написала пьесу про заключенную, убившую своего мужа, отсиживающую срок и влюбившуюся в пацана из соседней камере, давно «опущенного» соседями.

Фестиваль современной пьесы «Новая драма» прошел в атмосфере хорошего, задорного скандала. Зрители ужасались и смеялись. Кто-то хлопал, не щадя ладоней, кто-то демонстративно уходил посреди спектакля. На представлении «Преступлений страсти» по пьесе Галины Синькиной пожилая женщина на весь зал возмущалась: «Да как такое возможно?! На сцене МХАТа?!» Чуть ли не впервые за последние десять лет мы вспомнили, что в театре нас могут не только ублажать, но и дразнить, пугать, шокировать.

С тех пор, как перестроечная чернуха вышла из моды, в нашем театре привыкли делать зрителю красиво. Вместе с ценами на билеты росла любовь к публике. Режиссеры выбирали для постановки костюмные пьесы. Сцена ломилась от кринолинов и реверансов. Современная драма не вылезала из подполья. «Новые рассерженные» драматурги, во главе с активисткой Еленой Греминой и анти-глобалистом Михаилом Угаровым решили переломить эту ситуацию. С их легкой руки в России формируется театральная оппозиция.

Взгляд из-за решетки

Фестиваль современной драмы отличился истинно московской мегаломанией. Десятки новых пьес, несколько спектаклей каждый день. Молодые люди хиппового вида стояли у служебного входа МХАТа им. Чехова и тщетно убеждали охранников в том, что они режиссер и драматург: «У нас спектакль сегодня.» – «Какой спектакль? – удивлялся охранник. – У нас сегодня «Кабала святош»» Драматурги, не удостоившиеся полноценной постановки, представляли свои пьесы в читках, и длились эти читки далеко заполночь. А еще перевозбудившаяся публика устраивала обсуждения новых пьес. «А вот еще в Любимовку поедем!» – зазывали организаторы. – «Там еще читки будут.» Матушка, пожалей свое дитятко, родившееся театральным критиком!

Впрочем, на фестивале были абсолютные хиты, пропустить которые было невозможно. На пьесу «Мой голубой друг», прочитанную и срежиссированную Ингеборге Дапкунайте, в крошечный подвал Театра.doc пришла вся театральная Москва. Пьесу написала Екатерина Ковалева, обитательница женской колонии строгого режима N 6 Орловской области. Она сидит за убийство, сидеть ей еще долго. Организаторы усиленно распускали слух, что начинающего драматурга привезут в Москву под конвоем двух охранников, но администрация колонии до такого либерализма еще не дошла.

Впрочем, несмотря на строгий режим, в колонии разрешили устроить центр психологической реабилитации, который возглавляет молодой психолог Галина Рослова. В рамках центра работает самодеятельный театр – только что заключенные сыграли спектакль по мотивам Шекспира «Королева Лир» – а в гости к колонисткам приезжают драматурги в поисках занятного документального материала. Говорят, что, прочитав одну из драм, предложенных к постановке в тюремном театре, заключенная Ковалева удивилась и сказала: «Это что, пьеса? Да я вам лучше напишу!»

Так появился «Мой голубой друг» -- жестокий романс о любви двух заключенных. Он ее называет «моя розовая подруга» – потому что она спит только с женщинами. Она его – «голубой друг», потому что его опустили зеки. В финале его убивают, а она страдает. Всерьез говорить о форме, интриге и характерах «Друга» решительно невозможно: интересна эта пьеса только полной своей аутентичностью. Биография автора празднует победу над ее произведением.

Другая пьеса в рамках «тюремного» проекта принадлежит Галине Синькиной и называется «Преступления страсти». Синькина съездила в колонию N 6, познакомилась там с заключенной, сидевшей за убийство мужа, и записала ее рассказ о себе на диктофон. Потом на основе монолога сочинила эскиз пьесы. Вжилась в образ убийцы, надела треники и прочитала о преступлениях страсти так, что пожилая зрительница испугалась по-настоящему. Когда героиня Синькиной рассказывала о том, как зарезала мужа, женщина из зала возмущенно закричала: «А дети-то твои где были тогда?!» и, ворча, удалилась из зала. Редкому художественному провокатору удается так расшевелить свою публику.

И вся любовь

«Здравствуйте, я гей» – доносилось из мобильника Елены Греминой. – «Я хотел бы прийти к вам на спектакль?» «Какой спектакль?» – уточняла довольная Гремина. – «Одноименный».

Пьеса «Гей» Александра Вартанова – это отрывок из реального интернет-чата, в котором пасутся люди соответствующей ориентации. Переписку предоставил один из ее участников – при условии, естественно, полной анонимности. Вартанов слегка перекомпоновал диалоги, присочинив к ним историю несостоявшейся любви, но оставил в неприкосновенности весь чат-стиль, с его сленгом, шуточками и значками улыбок – двоеточие и скобка.

В этом, собственно, и заключается суть документального театра, который получил такую популярность у молодых драматургов с подачи лондонского театра «Ройял Корт». В «Ройял Корте» уже давно исследуют технику “verbatim” – воссоздания на сцене живой человеческой речи. Лондонскому театру “new writing” – новое драматическое письмо – принесло немалые дивиденды. Марк Равенхилл и Сара Кейн, писавшие свои пьесы в этом жанре, стали самыми раскрученными английскими драматургами. Нашим авторам от работы в этом стиле тоже прямая выгода. В документальном театре их поджидают и стипендии, и спектакли, и – венец мечтаний – вывоз спектакля по своей пьесе на гастроли в тот же «Ройял Корт». В прошлом году этой чести удостоился, например, спектакль челябинского театра «Бабы» «Солдатские письма», поставленный по реальным письмам солдат-срочников.

Идея сочинять пьесы на тюремном материале – самая успешная и радикальная в проекте документального театра. Но и другие драматурги стремятся не отставать от своих продвинутых товарищей. Кемеровский театр «Ложа» записывает на диктофон монологи шахтеров: «…а там уже не светло. Светло – это там не везде. И так вот ты подымаешься в темноте, и тебе может в лоб прилететь. Хорошо, если в лоб или в голову. Тебя каска спасет тогда. А если в грудь или в руку – руку может оторвать легко. Но лучше всего спуститься в шахту и посмотреть самим…»(«Угольный бассейн»). Елена Исаева документирует монологи девушек, первый сексуальный опыт которых был связан с родным отцом: «… я плакала, а он пересел на заднее сиденье,.. целовал меня, утешал, и все сделал… сделал это. Было больно… я узнала все, что хотела узнать…»

Назад к истокам

Главная проблема новых пьес, как показал фестиваль, – это отсутствие подходящей режиссуры. Новая драма на допинге документов убегает, как Бен Джонсон на стометровке, а режиссура плетется за ней, охая и кряхтя, как старый дед. Драматурги представляют радикальные и остроумные тексты, а постановщики решительно не умеют ими распорядиться. Большинство пьес куда лучше смотрелись в читке, чем в полноценной постановке. Бедному зрителю оставалось, закрывая глаза, слушать текст и стараться не смотреть на сцену.

В документальной драме не работают многие понятия, привычные для «хорошо сделанной пьесы». Там нет интриги, конфликта, завязки-развязки. Просто ровное гудение документального текста, рядом с которым невыносимо фальшивыми кажутся кулисы, занавес и тренированные лица актеров. Не зная, что делать с потоком реальности, льющимся на сцену, постановщики хватаются за штампы школьной самодеятельности. Их любимый прием – это «литературный монтаж», которым в советское время мучали пионеров. Сначала читает Вася, потом Петя, а потом звучит музыка. По этому шаблону поставлено и «Рождество 1942, или Письма о Волге» Ивана Латышева, и «Солдатские Письма» Елены Калужскис.

Еще одна ошибка постановщиков – натурализм. Когда Галина Синькина, автор «Преступлений страсти» влезает в тренировочные штаны и начинает изображать уголовницу, становится неловко. Ингеборге Дапкунайте, срежиссировавшая читку пьесы «Мой голубой друг» почувствовала эту опасность. Ее героиней тоже была рецидивистка-лесбиянка. Но Дапкунайте одела дорогой и стильный наряд, говорила тихо, блатной пафос снижала всеми силами и совершенно ангельски улыбалась. Не пытаясь изображать тюремную жизнь, она позволила нам вообразить ее, и получилась самая удачная читка фестиваля.

По этому же пути пошел и Кирилл Серебренников, получивший премию фестиваля за лучшую режиссуру. «Пластилин» Василия Сигарева, унылую чернушную пьесу, он поставил как лихой фарс. Он вложил в свой спектакль всю нерастраченную энергию, все давно придуманные штуки и трюки, и получилось действо бойкое и веселенькое. Впрочем, о Серебренникове мы уже писали (см. «Эксперт, ноябрь 2001)

А главным открытием фестиваля новой драмы стали русские классики. Оказалось, что из золотых рудников великой русской литературы можно выкопать не менее гибельные сюжеты и психоделические образы, чем из жизни шахтеров или секс-меньшинств. Михаил Угаров сконструировал из обломков гончаровского романа своего «Облом off» и получил премию за лучшую пьесу. Это решение было очевидным. Присутствие «Облом off» в конкурсе вообще убило интригу. Это, наверное, лучшая русская пьеса за последние десять лет.

Причем Угаров поставил ее сам, и получился райски неспешный, пленительно остроумный спектакль, где талант исполнителей конкурировал с качеством текста. Молодые актеры Центра драматургии и режиссуры по старинке сосредоточенно общаются с партнером, умело молчат на крупном плане и возвращают весь лоск и блеск затертому понятию «психологический театр».

Обратился к классике и драматург Олег Шишкин. Он ни много ни мало, написал сиквел «Анны Карениной» -- «Анну Каренину-2». Получилось до истерики смешное шоу про Анну, которая бросилась под паровоз, но выжила, и ее муж, бедный Алексей Александрович, вынужден теперь покупать ей новейшие металлические протезы и возить в кресле-каталке на свидание с парализованным Вронским. Кончается это измывательство над классикой «Прибытием поезда» Люмьеров. Зрители первого в мире фильма с ужасом бросаются врассыпную, и только Анна, воздев руки, стоит, неподвижная, на фоне поезда-убийцы.

Владимир Епифанцев поставил Шишкина-Толстого в стиле дешевых ужастиков, которые в три часа ночи показывают по кабельному ТВ. Жуткая музыка, клубы дыма, что-то все время погромыхивает за сценой. Персонажи бродят в полумраке, то и дело натыкаясь  друг на друга и вскрикивая. Главное достижение Епифанцева -- он умудрился заставить актеров не смеяться. Подавая гомерически смешные реплики, они остаются серьезными и страстными. Епифанцев вообще очень серьезно отнесся к драматическому наекдоту Шишкина и поставил его как готический роман – до полной гибели на рельсах.

Общественность дружно осуждает Епифанцева за дурновкусие, но такими упреками можно только гордиться. Любой чего-то стоящий режиссер – хоть Мейерхольд, хоть Виктюк – в начале своей карьеры слышит, что он пошлый и безвкусный. Новаторская режиссура – экзотическое блюдо, к ней привыкаешь не сразу, как не сразу распробуешь трюфели. Епифанцев плохо чувствует сценическое время – «Анну Каренину», например, он затянул безбожно. Зато он умеет нагнетать нешуточный саспенс и -- единственый из современных режиссеров -- пытается привить к дряхлому искусству театра приемы и методы кино и клубной культуры. На его спектакли вполне может пойти обеспеченный зритель лет 20-30, который пока предпочитает тратить деньги в кинотеатрах с Долби-стерео. А ведь именно этого зрителя и ищет новая драма.

Виктория Никифорова