Мольба о госзаказе

Историческое кино пока нужно не зрителям, а режиссерам

Верхи болеют

Когда стало можно показывать в кино царей, бывшие советские кинематографисты с интересом ухватились за неосвоенный материал. Казалось, по сравнению с революционными лидерами коронованные особы куда симпатичнее. Реверансы, кринолины, полонезы. Вороные цугом и лакеи на запятках. Красота. Оказалось, однако, что будничная политическая деятельность царей еще скучнее ленинских эскапад. Тот хоть с броневика говорить умел. Тогда правителей стали очеловечивать – точь-в-точь, как раньше добавляли «живинку» Ильичу.

Способов очеловечивания оказалось немного. Можно показать императрицу в неглиже, в обнимку с полуголым любовником. Так, смешно и душевно сыграла Екатерину Великую Ольга Антонова в «Русском бунте» Прошкина. Есть метода более возвышенная. Царствующую особу можно замучать всякими хворями. Заодно получится прозрачная метафора: самодержец душой болеет за свою страну. В «Завещании императора» Светланы Дружининой умирает от лихорадки Петр I. Николай Караченцев жалко шевелит редкими усами и таращит воспаленные глаза, словно рекламируя “Анти-похмелин”. Зритель переживает. Дружинина заметила, что публике нравится, когда богатые тоже болеют, и разошлась. В “Завещании императрицы” Екатерина I (Наталья Егорова), хрипя и стеная, умирает на протяжении всего фильма.

Но побил рекорд конечно Глеб Панфилов. Независимо от намерения автора, его сага “Романовы. Венценосная семья” незаметно подводит зрителя к мысли, что вся родственники Николая II и он сам были уже не жильцы на этом свете. Если бы Юровский их не расстрелял в доме Ипатьева, они тихо-мирно отошли бы в мир иной в каком-нибудь швейцарском санатории. Чуть не в каждом кадре кто-нибудь из венценосной семьи лежит на одре болезни, а окружающие ходят вокруг него на цыпочках. Николай мучается от мигрени, царевич – от гемофилии, царица – от нервных припадков, все царевны – от кори. У одной корь дала осложнение на легкие и вызвала таинственную кровопотерю. Кульминационный эпизод фильма: посланцы взбунтовавшейся Думы входят в царские покои, а там рядком лежат в постелях чуть не все Романовы.  

Едва встав с постели, царские дети начинают петь и вальсировать. В этом Панфилову видится их редкая духовность. Вокруг гражданская война идет, а они вальсируют. Ну и разумеется, венценосная семья, попав в ссылку, пилит дрова. Со времен первого субботника каждый российский лидер просто обязан попилить и потаскать бревна – будь то Ленин или Николай II.

Низы отсутствуют

Низам в исторических фильмах делать нечего. И дело даже не в том, что режиссерам не хватает денег на сотни статистов. Никите Михалкову хватило, но его массовка такой же фон для героев, как пейзажи Лебешева. Просто деятели кино искренне полагают, что история делается в коридорах власти, двумя-тремя интриганами. У Панфилова, например, в инфернальной тьме совещаются Ленин, Троцкий и Свердлов – каждый с мефистофельской бородкой и нехорошим огнем во взоре. В полном одиночестве, как заговорщики в подполье, они решают между собой судьбу Николая II. А потом, поясняет режиссер, депутаты с их подачи проголосуют за что угодно.

Недавно Эдвард Радзинский рассказал с голубого экрана, что Великая Французская революция произошла потому, что Людовик XVI плохо исполнил супружеский долг. Этой логики а-ля Дюма-отец придерживаются все режиссеры-«историки». Если бы гадкий Меньшиков (Сергей Шакуров) не подменил завещание Петра I, история пошла бы по-другому. Если бы он не подсуетился с завещанием Екатерины, мы сейчас жили бы при коммунизме. Если бы Николаю II вовремя доложили о волнениях в Петрограде, большевики не взяли бы власть. Мега-проект Светланы Дружининой из 25 серий так и называется «Тайны дворцовых переворотов». Но колорит «дворцовых тайн» окрашивает любой новейший фильм на исторические темы.

Даже «Русский бунт», несмотря на свое обязывающее название, является сугубо камерной историей про хороших молодых людей. Случайно угодив в молотилку истории, они чудом из нее выбрались. В это время, вроде бы, вокруг бунтовали мужички, но зритель их так и не увидел. Прошкина можно понять: народные сцены набили ему оскомину еще во ВГИКе. То ли дело – двор Екатерины во всем его соблазнительном блеске. Прошкину интересны частности быта, нюансы психологии. Как бы он свое кино не называл, он снимает именно «Капитанскую дочку», а не «Историю Пугачева». И тем более не «Русский бунт».

Если же представителю простого народа удастся попасть на экран, то режиссер над ним вдоволь накуражится. Особенно если он, не дай бог, революционер. Глеб Панфилов, например, решил скомпрометировать распространенный типаж «революционого матроса». Этот матрос, вернее, боцман состоял при царской семье. В чем заключалась его служба, непонятно. Мы видим только, как царевич Алексей подолгу бьет боцмана в живот – сначала кулачками, потом – подушкой, наконец – тяжеленным томом Пушкина. Не вынеся подобных издевательств, боцман крадет у наследника яйцо Фаберже. Его задерживают. Царевич, пожалев моряка, говорит, что подарил ему безделушку. Покинув дворец с краденым яйцом, боцман вливается в ряды революционной толпы. Нас плавно подводят к мысли, что вся толпа из таких воров и состояла.

Революционная ситуация

Это сверх-человеческое презрение к толпе, которое демонстрируют режиссеры-«историки», делает их фильмы совершенно неконкурентоспособными на мировом рынке. Сегодня в кино на пике моды -- простые истории бедных людей. Это максимально демократические ленты, обращающиеся к эмоциональному и чувственному опыту зрителей, живущих недалеко от порога бедности. Альмодовар и фон Триер, Дюмон и Кар-Вай снимают фильмы про самых маленьких людей, каких только смогли отыскать. Процветающие режиссеры с лупой всматриваются в загадочные души люмпенов, совершенно игнорируя сильных мира сего.

Но любовь отечественного интеллигента к идейным высказываниям посильнее всякой моды. Несмотря на все разочарования последних лет, кинематографисты по-прежнему верят, что, если очень постараться, государство их послушает. Они дадут власти национальную идею, а власть отплатит им твердым рублем. Их идеал очень ярко сформулировал Никита Михалков. В период временного замирения с Швыдким он сказал, рассуждая о госзаказе: «Можно встать в третью позицию, решить, что художник должен умирать от туберкулеза в нищете. Но я думаю наоборот. Посмотрите «Адмирала Ушакова», «Илью Муромца» – в этом спасение кинематографистов! Почему нам не снять про Петра I? Вы выкиньте сталинскую идеологию, обеспечьте комспьютерные спецэффекты и снимите заново «Адмирала Нахимова». Если б мне доверили снять сегодня «Дмитрия Донского», да я б в любую партию вступил!» Любое историческое кино сегодня – это серенада под окном власти, призыв к взаимности, мольба о госзаказе.

Но для частных продюсеров исторический фильм – самый старомодный и неприбыльный жанр в современном кино. Ему не снискать любви спонсоров. Ни до почты, ни до телеграфа дело не дойдет. Режиссерам-«историкам» никогда не удастся взять банки.

Виктория Никифорова