Главная
Архив
    Спектакли
    истории
    фильмы
    люди

"Макбет"

Колдовство

Как всегда, някрошюсовский спектакль шел в Москве при полном аншлаге. Деятели театра самой разной творческой ориентации встречали «Макбета» с одинаковым восторгом. Кажется, больше всего их покоряла редкая самоуверенность режиссера. Някрошюс решительно кромсает своих авторов, терзает нервы зрителям и нещадно муштрует своих актеров. Не считаясь с пьесами, он создает собственную мифологию, перенося метафоры из одного спектакля в другой. В «Макбете» в глубине сцены покачивается бревно – то самое, которое мы видели и в «Трех сестрах», и в «Гамлете». Что оно изображает, не знает никто. Но режиссер знает о бревне что-то свое и, не сомневаясь, не комплексуя, вновь и вновь вешает его на сцене. И высоко профессиональная публика не только прощает ему эти выходки, но и разражается аплодисментами посреди спектакля. Очевидно, Някрошюс открыл в своем ремесле что-то такое, чего не хватает современному театру.

Любому читавшему Шекспира будет жаль сцены с привратником, резни в замке Макдуфа, разгадки ведьминских пророчеств в финале. Режиссура Някрошюса – соляная кислота, разъедающая драматические конструкции. Он убрал не только целые сюжетные линии трагедии. В его спектакле не осталось практически никого, кроме Макбета, его жены да ведьм. Остальные актеры исполняют по несколько ролей, и очертания характеров плавятся в жарком бреду героя. Дело в том, что «Макбет» стал для Някрошюса историей болезни. Болезнь завладевает героем в самом начале спектакля и навсегда закрывает для него реальный мир. Недотепа Банко машинально приподнял котел, над которым колдовали ведьмы, и Макбет, рванувшись, не успел его остановить. Потом они долго катаются по сцене, одурманенные страшными испарениями. Когда Макбет встает, его взгляд направлен вглубь себя.

Отныне он заперт в лабиринтах своего бреда. Все происходящее с ним лишь отражает то, что творится в его воспаленном мозгу. У Шекспира Макбет к финалу начинает слегка заговариваться: его постигает обычная судьба шекспировских злодеев, раздавленных собственным всевластием. Когда к нему прибегает офицер с сообщением, что на Дунсинанский замок движется десять тысяч, тиран переспрашивает «Кого? Гусей?». «Солдат» – отвечает ошарашенный офицер. У Някрошюса Макбет слышит гусиный крик с самого начала. Эти вопли и хлопанье крыльев преследуют его, сводя с ума, пока он сам не начинает вышагивать гусиным шагом, глухой ко всему, что окружает его. В таком спектакле шекспировскию трюк с разгадкой пророчеств делается ненужным. У мира есть своя правда: если ведьмы пообещали Макбету, что он будет царить до тех пор, пока Бирнамский лес не двинется на Дунсинан, то вражеское войско замаскируется ветвями так, что будет выглядеть как оживший лес. Но Макбет живет в своем мире. Схваченный колдовским заклятьем в самом начале, он не способен внять рациональным объяснениям. Ведьмы обещали ему, что человек, рожденный женщиной, не сможет убить его. И Макбет верит им. Возможно, в реальном мире его убивает Макдуф, «вырезанный до срока из чрева матери». Но на сцене макбетова воображения его казнят ведьмы во главе с его собственной женой.

Это лишь одно из возможных толкований темного и великолепного действа, устроенного Някрошюсом. Своей кипучей мрачной образностью его «Макбет» сопротивляется любой интерпретации, насмехается над попытками разгадать его. Някрошюсовская режиссура -- это торжество интуиции над разумом, воображения над нравственностью. Постановщик искренне не различает добра и зла, но не пытается шокировать нас этим. Его имморализм абсолютно естествен. Его премьер Костас Сморигинас играет страдания Макбета, сгорая в невыдуманной лихорадке. Но Някрошюс не склонен всерьез воспринимать его падение, размышлять над мерой его вины. Нет, он не разменивается на иронию. Но его холодок по отношению ко всему слишком человеческому очевиден. Литовский режиссер мыслит не психологическими, а стихийными понятиями.

Недаром он с такой нежностью относится к шекспировским ведьмам. Это не уродливые старухи, охмуряющие бедного Макбета, а веселые молодые девушки. Они играючи варят дохлую ворону, хихикая, выкликают свои заклятия, веселясь, увлекают Макбета к гибели. Они невинны как животные – недаром в их пластике столько птичьих и звериных замашек. Устроив спектакль с убийством Дункана, суетливо хлопоча вокруг героев, деловито подталкивая их к гибели, они искренне не ведают, что творят. Они alter ego самого режиссера.

Обладая неповторимым видением мира, Някрошюс имеет достаточно выдержки, чтобы навязывать его зрительному залу. Он не боится десятиминутных пауз, он не пытается расшифровывать свои метафоры. Эта самоуверенность выгодно отличает Някрошюса от его коллег. Современный режиссер откровенно стесняется своей власти – над сценой, актерами, публикой. Он стесняется проговаривать свои мысли, не рискует воздействовать на зал. Он привык обслуживать – звезд, авторов, богатого зрителя. В лучшем случае из такого застенчивого деятеля получается Мирзоев. В худшем – Житинкин. Някрошюсовская смелость на этом фоне кажется диким, невозможным исключением. С таким презрением к тексту, к залу, к хорошему вкусу у нас не ставили со времен Мейерхольда.

Поэтому народные артисты и стахановцы антреприз, знатные продюсеры и начинающие комики, рабы стационаров и летуны, собирающиеся вместе на пару месяцев, чтобы поставить какую-нибудь «Койку», бегут «на Някрошюса» без разбора собственных амбиций и творческих пристрастий. Сегодня он единственный, кто хранит ноу-хау режиссуры – великой, бесстыдной и всесильной.

Анна Кузнецова