"Фауст"

Как договориться с дьяволом

Пять часов действия, раскачивающегося между небом, адом и землей, целая кунсткамера причудливых персонажей, смелые и странные метафоры, -- "Фауст" Эймунтаса Някрошюса загадочен, страшен и поэтичен на зависть Гете.

В последнее время самый знаменитый литовский режиссер был не в форме - его "Песнь песней" и "Времена года" выглядели слишком личным высказыванием, чтобы вдохновить зрителя. В "Фаусте" он доказывает свое первенство в лиге режиссеров-тяжеловесов.

Для начала Някрошюс не побоялся выбрать для постановки трагедию Гете, которой, к тому же, не повезло с литовским переводом. Из грандиозной первой части он сумел составить захватывающую, жуткую и компактную историю. А размах действия, непринужденно перемещающегося из глубин человеческого сердца в космос, выразил метафорами, смелыми и странными, словно физика элементарных частиц.

С первой же сцены - Някрошюс отказался от гетевского "Пролога в театре" и начал сразу с "Пролога на небесах" -- стало ясно, что средневековая образность истории о Фаусте попала в идеальный резонанс с предельно материальным, плотским, осязаемым стилем постановщика. Посреди сцены - ось мира. Это бревно, лежащее на камне. Его с трудом таскает по кругу высокий тощий Бог в белом балахоне. Мефистофель - толстощекий хлопотун в потрепанном фраке - отнимает у него бревно и пускается с ним в бег. Мир крутится как заводной, дьявол фонтанирует идеями, все летит к чертям. Передохнув, бог опять берется за бревно и мир возвращается к прежнему ритму жизни, скучноватому, но надежному.

Несмотря на мистериальную образность, "Фауст" у Някрошюса вышел не христианским, а скорее, языческим. Мефистофель здесь не воплощение зла, а жовиальный весельчак, без которого господний мир выглядел бы скучным и правильным, как больничная палата. Сальвиюс Трепулис вытанцовывает эту роль, словно герой оперетки, канканируя на руинах чужих судеб.

Самое лучшее решение постановщика, не пожелавшего делить героев на грешников и святых, -- это кордебалет демонов, сопровождающий героев. Эти проказливые существа с повадками смешных маленьких зверьков не столько черти из христианской демонологии, сколько низшие духи древнейшей, языческой религии. Они внеморальны, шаловливы, подвижны. Именно такими - невинными и веселыми - были когда-то ведьмы в великолепном някрошюсовском "Макбете". Дьяволята то крутят прялки, стараясь для Гретхен, то, прикинувшись судьями, выносят ей смертный приговор, то, напустив на себя набожность, превращаются в колокола: две девушки раскачивают третью, напевая звонкими голосами, и Фауст, заслушавшись их, отказывается от самоубийства.

Фауста играет премьер театра Meno Fortas и alter ego постановщика Владас Багдонас. Его роль перенасыщена интеллектуальными монологами, но воспринимаются они легко - Някрошюс для каждой мысли находит точный пластический образ. На спектакле зрители снимают надоевшие наушники с синхронным переводом: здесь все ясно без слов. Вот Фауст зажмурился, встал на цыпочки и, слепо вытянув руки перед собой, побрел по сцене, натыкаясь на предметы, -- и мы воочию видим, как "земную жизнь пройдя до половины", он "очутился в сумрачном лесу".

Някрошюс каждую роль превращает в мини-балет, но тщательнее всего он проработал партию Элжбиеты Латенайте. Эта Гретхен подвижна как ртуть, светла как солнечный луч. Каждую реплику она отыгрывает всем телом. Любовь разгоняет ее внутреннюю жизнь до предельной скорости, кажется, еще слово, и она взлетит над сценой. В горе же она словно окукливается. Еще не умерев, она превращается в куклу, в камень. Пытаясь спасти ее из тюрьмы, Фауст хватает ее, но она виснет у него на руках как труп.

В языческой вселенной Някрошюса добро не может победить зло, как день не может победить ночь. Лучшую сцену Някрошюс приберег к финалу. Раздираемую муками совести Гретхен, пытающуюся выбрать между побегом и самопожертвованием, по очереди подхватывают на руки и кружат в танце бог и дьявол. У Гете финал ясен: "Она осуждена на муки!" -- восклицает Мефистофель. "Спасена!" -- возражает "голос сверху". У Някрошюса спор бога и дьявола не имеет конца: снова и снова они твердят каждый свое над бездыханным телом Гретхен, и звучит музыка сфер, и мир продолжает свое вращение, забыв про доктора Фауста.

Виктория Никифорова