Самый трогательный период римской истории -- это, по-моему, темные века. 5-14 века, условно говоря. Маленький, вымирающий город, практически беззащитный перед любой угрозой -- то набеги варваров, то голод, то чума. Папа Григорий 11й, вернувшись из Авиньона в Рим, обалдел от изумления: по сравнению с навороченным, укрепленным, процветающим Авиньоном Рим был нищей деревней. Ну а если вспомнить, каким в это время был Ханчжоу -- да, лучше и не вспоминать. Почти тысячу лет Рим был крошечным поселением нищих людей, ютившихся на малярийных болотах в нескольких метрах от руин великих зданий, выстроенных их предками. Нет, город регулярно пытались спасать — находились ответственные папы. И Рим возрождался -- на какое-то время. А потом вновь тонул в Лете.

И еще это время страшного слома строя мысли. Смены религии, культуры, обычаев, всего. Просто пугает, как рост христианства жутко совпадал с упадком Рима. Чем дальше отступала древняя языческая вера, тем хуже жили люди -- они разучились строить роскошные марморные здания, потеряли навыки живописи и скульптуры, разучились читать и писать, перестали мыться, забыли древние лекарства и рецепты. В музее, где последовательно выставлено несколько похоронных стел, видно, как с годами все хуже становятся надписи, буквы какие-то кривоватенькие, неловкие, ужас. А зато христианство торжествует. А жить невозможно.

Вот это время в Риме мне очень нравится. Оно, как могильная земля, таит ростки надежды. Если из такого кошмара было возможно возродиться и заблистать, то чего уж нам-то переживать?

Жила я рядом с Целием, так что сразу в это Средневековье и нырнула. Если спускаться с Целия к Палатину, там есть такая улочка, перекрытая древними сводами. Идешь по ней, и вдруг пахнет помидорами. Поднимаешь глаза, – мама дорогая, натуральный огород. Помидоры, огурцы, виноградные лозы какие-то хиленькие. То есть вот напротив Палатин с гигантским акведуком, перед ним огромное шоссе, а перед шоссе на холмике, на шести сотках этот вот огородик.

Огородику этому немногим меньше двух тысяч лет. Разбил его еще папа Григорий Великий. То есть он еще не был папой, а был знатным римлянином и крепким хозяйственником. Работал, вроде бы, мэром некоторое время. Будучи человеком продвинутым, исповедовал христианство. Основал здесь на Целии монастырь, куда стали собираться знатные и просвещенные римские христиане. И вот чтобы они буквально не умерли от голода, будущий папа и разбил этот вот огородик. Потому что немногие выжившеи в разоренном городе римляне по-настоящему помирали от голода. И единственное, на чем могли продержаться зиму, – это на репе и морковке со своих «шести соток». Потом были регулярные набеги варваров, кравших то, что не успели украсть до них, чума, голод, Григория выбрали римским епископом, прошло полторы тысячи лет, а огородик, – вот он. И пахнет осенью ровно так же, как и раньше.

С другой стороны Целия стоит Базилика Святого Климента. Святой Климент жил и работал, оказывается, на Черном море. Похоронен был под Херсоном. Одно из чудес – чудо с мальчиком – совершил там уже после смерти (на фреске мальчика возвращает приливная волна, полная кефали). А потом его бренные останки забрали, проезжая через Крым,Кирилл и Мефодий и привезли их в Рим. Потом их похоронили в той же базилике Сан-Клименте, и у их могилы -- памятные стелы от разных стран, пользующихся -- или уже не пользующихся -- кириллицей. Это трогательно, но еще симпатичнее портрет донаторов на фреске про чудо святого Климента. Они -- небедная такая римская семья -- заказали себе типа семейной фотографии на паамять. И она, слегка выцветшая, уже больше тысячи лет существует. На ней -- госпожа Мария, господин Бено, и их дети, особенно мне понравился пуериллис Клеменс -- вот назвали пацана в честь святого, а художник запечатлел. А дочка на фреске с нянькой или, может, с бабушкой, наверное, мелкая еще совсем и ходит плохо.

Под базиликой с рскошными фресками Мазаччо скрывается церковь средневековая с этими простодушными настенными росписями 11 века. А еще ниже, в глубине -- святилище Митры, тоже здоровое, надо сказать. Поклонялись ему здесь до 4 века, сильную конкуренцию составлял товарищ -- тоже молодой и красивый -- Иисусу Иосифовичу, но в конце концов все-таки проиграл. Думаю, отчасти из-за того, что не было у Митры таких хороших писателей, которые сгруппировались вокруг христианского культа. Ведь разве все эти апостолы не похожи на группировку честолюбивых литераторов, объединившихся в новом, модном движении? Ну кто, кроме гениального писателя, мог бы написать про «любовь, что долготерпит и милосердствует».

И всю базилику заполняет шум воды. Еле слышный наверху он постепенно усиливается внизу, а когда вы добираетесь до источника, гремит уже устрашающе. До святилища Митры, до христианской базилики, в 1-м веке нашей эры, ровно двадцать веков назад здесь был римский дом, и не из последних. В дом была проведена вода, и сегодня она шумит словно истиная река времени. Мне кажется, именно в эту воду стоит кидать монетку, чтобы вернуться в Рим. Ведь мы и так вернемся в него, приплывем по реке времени, найдем Рим, перечитывая Шекспира или пересчитывая монеты или наливая воду из своего водопроводного крана, сработанного по местному, единому, вечному образцу. И вода, которую мы выпьем, будет из той же реки времени.

Но если римское Средневековье великолепно в плане атмосферы, то его архитектура и планировка, по-моему, никуда не годятся. Мне совершенно не показались в Риме старые тесные кривые улочки в Трастевере и вокруг Корсо. Это какая-то Флоренция или Венеция. Это не Рим.

Рим – это сумасшедший, пугающий масштаб всего и постоянное ощущение себя блохой на чешуе дракона. Это пиранезиевские «тюрьмы» в реальном времени. Это гигантское пространство и колоссальные монументы. И в этом плане градостроительные задумки Муссолини вполне, по-моему, соответствуют духу Рима. Фори-Империали чрезвычайно удачно связывает Колизей и Капитолий. Гулять по ней, особенно по выходным, чистое удовольствие. А пресловутая «пишмашинка» – монумент единой независмой Италии – хоть и виден со всех концов города, вполне себе величествен и импозантен. Туристы, не вдаваясь в политику, выдыхают при виде его «Ах, как красиво!» и лезут фоткаться. Стиль ар-деко очень подходит для реплики на тему античной классики.

Гигантские пространства – площади, термы, церкви, – отличительная фича Рима, и ужасно симпатично, что они сохранились нетронутыми. Приспосабливали их под разные нужды – то под бани, то под храмы --, но по сути Термы Диоклетиана и микеланджеловская базилика Санта-Мария дельи Анджели неотличимы. Это гигантское роскошное помещение, изукрашенное со всей возможной пышностью, куда простой смертный может бесплатно заходить хоть каждый день, отдыхая от тесноты своей «инсулы».

А тесные и обшарпанные средневековые улочки здесь никакой симпатии не вызывают. Подумаешь, целый их квартал снесли во времена Муссолини вокруг собора святого Петра. Снесли и правильно сделали. Я бы сегодня так же и с Трастевере разобралась. А Муссолини молодец был – в плане градостроительства, понятно.

От Рима ждешь достопримечательностей, цивилизации, искусства, а первое, что получаешь по прибытии, – это щедрые горсти неба, света, зелени, дождя и солнца. Природа в Риме — главная достопримечательность. Она и живая и мифическая одновременно. Небо, пинии, облака, желуди, дождь, -- это и первофеномены и мифологические персонажи. Голуби гадят на бронзовых тиранов, чайки позируют фотографам, кошки оживляют собой мертвый Колизей. Под римским солнцем понимаешь, насколько неправ был Галилей. Нет, в мире отвлеченных понятий, в мире точных наук, может, и прав. Но не здесь, не на этих квадратных километрах главной европейской коммуналки. Над развалинами Форума солнце восходит именно для того, чтобы согреть мертвый камень, а заходит -- чтобы эффектно его подсветить. Солнце работает, крутясь вокруг земли, а земля пребывает в безмятежном покое. Когда ходишь с фотоаппаратом, ловя солнечный свет, это очень чувствуется.

Даже люди в Риме — непременная часть антуража. Это, наверное, единственный мегаполис, где миллионные толпы не раздражают. Без них вся эта красота не та. Люди оживляют роскошные барочные декорации, задают масштаб церквям, украшают собой гигантские площади, они здесь нужны -- точно так же, как голуби и чайки. Даже негры -- не их ли предков везли рабами из Карфагена и продавали тут же? Даже театральные попрошайки – не так ли клянчили мелочь здесь и тысячу и две тысячи лет назад? Тут не раздражают даже русские туристки: "Да не влезают кони, Маша! Ну стой уже спокойно! Не влезают кони никак!" Кони, ясный перец, это Диоскуры на микеланджеловской площади. И они действительно "не влезают" в объектив. Позор тому, кто плохо подумает о Маше.

Да и ты сам преспокойно превращаешься в один из многих таких же живых организмов. И воспринимается это как праздник. Ноги ломят от ходьбы. Желудок выделяет сок при запахе пиццы и кофе. Ноздри ловят посвежевший ветерок. "Таков мой организм". Не за этим ли прозаизмом ездили сюда Гете, Гоголь и Винкельман? При этом заметим -- любование нагими, атласно посверкивающими мраморами официально дозволялось в эти ханжеские времена и даже поощрялось – в целях «просвещения». На то, что все эти складные, нежные и блестящие каменные округлости провоцируют эротические мысли, принято было закрывать глаза. Ну и как тут не любить Рим?!

Рим примиряет со всем человечеством и с самим собой тоже. Рим -- мир. Не только потому, что этот город действующая, образцово-показательная модель нашей планеты. Но и в смысле "мир -- утешение", "мир -- покой". Воздух Рима целит душу, отпускает все грехи, прощает все вины. Здесь хорошо быть стоиком (я, например, решительно отказываюсь быть стоиком в Лондоне). Но и эпикурейцем тоже неплохо.

Заметим, что философия Рима, как и его дома, и его искусство, удивительно соразмерна человеку и без него немыслима. Она полезна. Она утешительна. Она годится на каждый день. Есть в мудрости Сенеки и Марка Аврелия что-то от отрывного календаря -- кто из позднейших европейских философов может похвастаться подобным? Кто умеет так же целить и размягчать душу? Ну не Деррида же.