Ват Пра Тат Лампань Люань. Это надо научиться говорить в одно слово, очень быстро, с w вместо «в», с носовым «н» (типа английского) и еще не забыть про придыхание между «п» и «р». Тогда у вас появится шанс добраться из Чианг-Мая до этого прославленного храма.

Потребуется для этого четыре вида транспорта. Сначала тук-тук до автостанции, потом большой автобус до Лампаня, потом... в английском путеводителе это называется sawngthaew, а так это просто пикапчик с навесом. И наконец, мотобайк – а ведь это первый в моей жизни мотобайк, и это круто!

В общем, когда через полдня ты добираешься до ватпрататлампаньлюань, сил уже ни на что нет. Красоты храма отмечаются машинально. В конце концов, тут, в Северном Таиланде, этих красот как собак нерезаных. Но если вползти по лестнице в храм, то поневоле становится любопытно.

В этом храме мало туристов. Зато тайцев – целые семьи, делегации и школьные классы.

Воздух густо насыщен страхом и желаниями. Тут реально молятся, а не время проводят.

Чему молятся? А вот главная святыня – маленькая часовенка, а в ней в стене дырка. В дырку так падает солнечный свет, что внутри появляется перевернутое изображение главной чеди – здоровой такой и позолоченной. Ну то есть, примитивная камера-обскура. И это, блин, такое чудо, что женщинам в часовенку нельзя. Не доросли до святыни. В последнее только время, чтобы женщинам не обидно было, им тоже стали показывать камеру обскуру – но другую. А на старую смотреть нельзя. Мало ли что.

Какие-то противоречивые чувства при этом раздирают. С одной стороны, человечество, конечно, молодец. Нафигачило таких красивых строений, изукрасило их всячески. Росписи, статуэтки, золотишко, стекляшечки. Нет, ну правда красиво. С другой стороны, мама дорогая, из какой же глупой, смешной, нелепой веры вырастают все эти прекрасные произведения религиозного искусства. Камера-обскура, вот чудо-то!

Впрочем, с произведениями искусства всегда такая хрень. Как нарочно, истоком для них служит – хорошо, если сор, а то вообще всякая дрянь, как сказал бы Николай Васильевич. А на обратном пути из ватпрататлампаньлюань, когда уже никуда не торопишься, начинаешь наслаждаться многоступенчатым путешествием и в полной мере понимаешь древнюю идею о том, что путь важнее цели.

Ангкор – классическое ристалище природы и цивилизации. Главная его фишка в том, что ты здесь на правах участника, причем активного. Купил билет, пришел, пофоткал, – и заново возвел развалины в лесу в ранг восьмого чуда света, абсолютного туристического must see. А не будет тебя – и еще десятков тысяч таких как ты, ежедневно, – и будет здесь то, что на самом деле есть. Серые мертвые камни, зеленая трава на них и солнце, мрачно скалящееся с высоты.

В каждом новом храме, каждом новом дворце – а Ангкор это вам не просто горстка культовых сооружений, это гигантский мегаполис, по нему ездишь словно из Выхино в Останкино, а из Останкино в Китай-город – вся эта история проигрывается человечеством (и тобою тоже) заново. Сначала, значит, царь кхмеров решил здесь возвести храм в честь себя любимого. Расчистил джунгли, нагнал рабов, засобачил искусственное озеро или ров, возвел стены, внутри стен залудил дворец или храм в меру своего соображения и амбиций. Словом, изнасиловал природу со всем доступным хомо сапиенсу сладострастием.

Прошло несколько сот лет, кхмерская империя пала. Ее столица оказалась заброшена. Здания стали зарастать травой и распадаться под тропическими ливнями. Природа вроде бы взяла свое. Но прошло еще несколько столетий, появились в Индокаитае ушлые французы, отняли Ангкор у тайцев, отдали его камбоджийцам и моментально принялись расчищать и пропагандировать живописные развалины. Расчистка Ангкора, не оконченная до сих пор, – это отдельный аттракцион нечеловеческого трудолюбия. Страшно представить, сколько усилий было положено на то, чтобы отскрести мох и плесень от камней, оторвать многометровые лианы, расчистить все от деревьев, которые тут вымахивают как небоскребы. Ф-фух. Ну ладно. Расчистили.

И на расчищенную, заново отполированную, аккуратненькую руину взгромоздился китайский (канадский, японский, американский, французский, да даже и тайский) турист. На нем адидасовские кроссовки, ливайсовские джинсы, кодаковская камера и довольная ухмылка. При нем – мамаша его отпрыска и сам отпрыск. Он ставит своего детеныша на древний камень и фоткает во всех ракурсах. Так в очередной раз человеческая цивилизация глумится над молчаливой природой.

Однако в этих судорожных подергиваниях человеческого ума невольно видится что-то бессознательное. Вот посмотрим, как в Ангкоре менялись религии. Сначала все увлекались индуизмом. Повсюду ставили лингамы. Под лингамами йони. Полагалось все это поливать водичкой и обходить по часовой стрелке. Ну, культ плодородия, царь-бог, отвечающий за деторождение и урожай, золотая ветвь, все понятно. Масштабы этого культа сами по себе безумны. Лингамов целые аллеи. В каждом храме они были понатыканы густо как морковка на грядке.

Но вот является кхмерам Будда, и все это непотребство разом отменяют. Тысячи лингамов сносят, а на уцелевшие йони в промышленных масштабах водружают статуи будд. Наглядность смены культов прямо какая-то детская. Так мой маленький сын сначала кубики горизонтально ставил – это, мол, поезд, а потом вертикально стал – небоскреб.

Потом пробел на несколько столетий, и в Ангкоре появляются представители современной религии со своими кодаками. Они в тех же нечеловеческих масштабах производят симулякры – картинки тех самых будд и лингамов. Вместо поливания водичкой – вспышка фотокамеры. Вместо распевания сутр – совместное фоткание всем семейством на фоне Будды.

Очень забавно выглядит смена религий – мощных причем, мировых религий – в этом отдельно взятом месте. Причем люди, массами новому культу предающиеся, по-моему, и не понимают, что делают, а просто без рассуждений подражают тому, что делает вся их стая. И честно говоря, никакой духовности ни в лингамах, ни в Буддах, ни в кодаках не видать. Похоже это, скорее, на невротическую реакцию человеческого коллектива – всем присущую, совершенно бессознательную, стихийную. Ну как коленка дергается, если молоточком стукнуть. Так и человек, испугавшись или там заболев, хватается за свой религиозный амулет, будь то кодак или лингам.

И вот в связи с этим возникает мысль: а является ли наша религиозность чисто цивилизационным феноменом или это проявление в нас той же природы? Ну типа ящерика на солнце греется, а люди храмы строят.

И не является ли тогда борьба природы с цивилизацией борьбой природы с самой собой? И тогда, значит, взметнувшиеся в небо башни Ангкор-вата ничем не отличаются от обнявших их лиан, а любая человеческая мысль то же самое, что зеленый мох у нас под ногами.

Ангкор-Ват, как ни странно, действующий храм. Ранним утром, в полной темноте к нему стекаются толпы верующих. Около пяти утра они входят в Ангкор-Ват. У каждого на шее висит главный предмет их культа У кого-то побольше и потяжелее, у кого поменьше и полегче. Обладатели самых больших и тяжелых культовых предметов вызывают зависть и восхищение других верующих. В полной темноте, зевая и светя себе под ноги фонариками, эта толпа входит в Ангкор-Ват. Над головами плывет бормотание на самых разных языках – эта религия не знает ни эллина, ни иудея. Спотыкаясь на старых камнях, верующие сползаются к пруду, в котором отражается Ангкор-Ват. Вернее, будет отражаться, когда хоть чуть-чуть развиднеется. Пока же тысячи людей, нетерпеливо подпихивая друг друга, размещаются на берегу пруда. Чем ближе к воде – тем сакральнее место. Оттесненные от воды верующие обиженно бродят поодаль.

Небо слегка светлеет, и верующие пускают в ход свои культовые предметы, предварительно их поласкав и настроив. Их цель – сделать как можно больше изображений Ангкор-Вата, отражающегося в пруду с лотосами. Казалось бы, таких изображений уже существуют миллиарды. Мы все видели их и в книгах и в инете и на экране. Но очевидная странность их предприятия никого не отпугивает: верую ибо абсурдно. И вот тысячи человек торопливо продуцируют одну и ту же картинку – тот же самый храм, те же самые лотосы, тот же самый серо-розовый оттенок небес.

В этом массовом помешательстве можно усмотреть трогательную сторону – все-таки, как ни крути, поклоняются-то эти люди красоте. Ангкор-Ват, проступающий из рассветного сумрака, действительно волшебное зрелище. Наверное, красивая картинка не самый плохой предмет обожания. Хуже становится, когда в эту картинку начинают впихивать себя, любимого – впрочем, такая фарисейская самовлюбленность, ощущение себя центром мира неотъемлемая темная сторона любой религиозности. Как и невротическая страсть к повторению, к магическим цифрам. Да, туристы миллиарды раз щелкают одну и ту же картинку. Но посмотрите на сам Ангкор Ват – разве тут не явлено во всей красе то же невротическое стремление к повторам? Апсары, апсары, апсары. Лингамы, лингамы, лингамы. Наги, наги, наги. Религии меняются – пристрастие к повторяемости и магическим цифрам остается. У Вишну восемь рук, у нага семь голов, а у Будды три лица. Лингамы выкорчевывают, а вместо них на уцелевшие йони водружают будд в тех же космических количествах.

Вообще, это промышленное производство религиозных символов в Ангкоре реально подавляет. Впрочем, слово «промышленное» не подходит. Ужас-то как раз в том, что все эти однотипные апсары сработаны вручную. Ангкор – это просто триумф бессмысленного и страшного рабского труда. Тут есть такие колонки-балясинки в окнах – изящные, круглые. Их много. Каждое окно они закрывают плотно почти как решетки. По размерам Ангкора, их, наверное, десятки тысяч штук. Ученые недоумевают, как же это такие круглые колонки умудрялись выточить строители в отсутствие токарного станка? Ну как, как, понятно как. Кхмеры по отношению к рабам сентиментальностью не страдали. Били, небось, до тех пор, пока рабы вручную не навострились идеальные окружности вырезать.

Когда ты видишь европейский собор – тоже ведь махина еще та – то все время чувствуешь, что строили и украшали его люди небедные, самостоятельные и творческие. То какую-нибудь горгулью мастер залепит пострашнее, то черта нарисует с лицом заказчика. Ну то есть во всем чувствуется игра свободного ума. И это удовольствие, с котороым собор создавался, оно плотно запечатлелось в камне и действует на нас и сегодня. В Ангкоре запечатлелось состояние страха и подавленности. Очень понятно здесь становится, почему тайцы изо всех своих сил с кхмерами сражались. Несравненно лучше быстро погибнуть в бою, чем попасть на строительство такого храма, как Ангкор, и закончить свои дни, вырезая балясинки. Только это полное отчаяние и помогло тайцам победить совершенно непобедимых до тех пор кхмеров. А то бы всей нацией сгинули бы на строительстве – не Ангкора, так каналов, например. Это же не каналы в нашем, европейском, понимании слова, это целые реки. Беломоро-Балтийский канал отдыхает.

Зато теперь у тайцев есть своя архитектура – веселенькая, изящная, жизнерадостная. Но Ангкор-Вата у них нет. Отбились в свое время. А кхмеры, хотя и были сугубо тоталитарными сукиными детьми и эксплуатировали рабов совершенно по-свински, оставили после себя такой потрясающий комплекс. Один Анкор-Ват кроет всю тайскую архитектуру как бык корову. И какая из этого мораль? Не знаю.

Зато легко представляю, как лет через пятьсот на руинах сталинской высотки на Котельнической будут бродить туристы и говорить - - нет, ты посмотри, какое тут все огромное. Как их звали, тех, кто это все тут строил? Посмотри в путеводителе. Русские? Вот бедолаги, это ж какой рабский труд был, а?

Пы.Сы. А вот Байон, он совсем другой. Вот уж где вдохновение и веселье, видно, что резчику было приятно и забавно здесь работать. Барельефы с купцами, солдатами, корабликами, танцовщицами как раз очень напоминают работы современиков создателей Байона, работавших в средневековой Европе. И масштабы у храма приятные, куда более человечные. Ну и конечно хитовая идея с этими лицами на башнях. Немного после Байона напрягают слоны – не те, на которых катают туристов, а каменные, на террасе слонов. Их опять как-то многовато. Но сразу за ними идет терраса прокаженного короля, а там такое буйство барельефов, что все вопросы отпадают. Только 13й век, только Джайяварман VII!

Таиланд страна деревенская, ну а Камбоджа совсем уж село. Выходишь из сием-риапского аэропорта, а кругом поля. В полях коровушки пасутся. Пара пальм поодаль. Под пальмами деревушка. Между домиками бегают тощие дети, а за ними еще более тощие петухи. Небо белесое. Люди простые. Если вот не плюс 35, а минус 35, то полное ощущение было бы, что ты где-то в русской деревне, далеко-далеко от всего.

Да, так вот выходишь, значит, из аэропорта, а водителя из гостиницы нету. Двадцать минут нету, тридцать минут нету. Ну может, заболел или что. Транспорта, разумеется, никакого здесь не водится. Только в тени жмется горстка тук-тукеров. Иду я к ним и заранее делаю морду кирпичом – с бангкокскими водилами уже навострилась торговаться, а тут сейчас, думаю, мне сто баксов заломят и куда деваться? Обратно в Таиланд? Так вот, иду я это значит со зверской мордой к тук-тукерам, а они навстречу такие радостные. Хау мач? – спрашиваю я мрачно. Файв доллар – отвечает тук-тукер и улыбается так робко, как будто я его сейчас бить буду. И за файв доллар он полчаса везет меня в Сием-Риап, разыскивает – не сразу – мой отель, и видно, как он рад клиенту, и знакомые тук-тукеры ему сигналят и весело что-то кричат типа – из аэропорта, что ли, бабу везешь? А он, такой гордый, ну да, мол, из аэропорта. Нет, ну, может, они о чем другом перекрикивались. Но человек очевидно заработку был рад. Вот эта вот сумма, ради которой белый человек (и русский в том числе) даже со стула не привстанет, для него вполне заметный гонорар.

Вот вам и разгадка пресловутой восточной мудрости, которую-де западный человек моментально тут обретает. Еще бы не просветлиться, глядя, как на тебя радостно и энергично пашет человек, которому ты заплатил какие-то совершенно незаметные деньги. И ведь таких людей тут миллиарды. Именно здесь, в Азии располагаются те статистические единицы (ну не все, конечно), которые проживают меньше, чем на доллар в день. Так что те, кому повезло родиться в таком туристическом центре, как Сием-Риап, считают себя взысканными Буддой и крутятся просто как угорелые.

Ни хрена себе, – думает западный человек, глядя на этих быстрых, ловких, вежливых людей, которые двадцать четыре часа в сутки (в высокий сезон, по крайней мере) жарят, парят, варят, гладят, моют, подметают, везут, переносят, переводят, объясняют, массируют, сексуально удовлетворяют, – и все это за мизерную совершенно, неуследимую невооруженным глазом норму прибыли. И при этом сохраняют бодрость и спокойствие. А я-то... – думает западный человек. -- А эти-то... В общем, умиротворение и просветление, которое действительно обеспечены здесь любому туристу, сродни тем, которые получал герой «Бойцовского клуба», который ходил развеяться в клубы людей, умирающих от рака. Натурально, вид чужих страданий — или чужой тяжелой работы – чрезвычайно бодрит. Это еще Лев наш Николаевич Толстой подметил – у него Левин философский экстаз и просветление переживает аккурат в тот момент, когда его жена рожает (в первый раз, безо всякой анестезии и антисептики, заметим) и орет при этом как резаная.

Бангкок дает точно то же ощущение, которое давала Москва Пьеру Безухову: приезжаешь и словно одеваешься в старый халат, засаленный конечно и пованивающий слегка, но зато такой уютный, что из него и не вылезешь. От климата, понятно, многое зависит. На каких еще широтах можно вот так вот, почесывая живот под майкой и шлепая тапочками на босу ногу, вылезти на улицу и пройтись по ней как по коридору своей квартиры: здесь чего-то пожевал, здесь выпил, на углу побазарил минутку? Только не на наших.

. Как-то проясняется, почему белые люди, и русские в том числе, такоой нездоровой любовью вдруг воспылали к Бангкоку. С чего, казалось бы? Смог здесь застит небо, солнце на закате еле просвечивает сквозь туман раскаленным пятаком. На каждом углу сложно, разнообразно и неожиданно воняет. Машина норовит наскочить на тебя из ниоткуда. Да какая там машина – чаще облезлый тук-тук или дряхлый мопед или велик времен Рамы V. Стоит жара – она начинается с рассвета исподволь, как тема рока у Бетховена, быстро нарастает, а после полудня просто хватает тебя за горло. Везде копошится население – его чрезвычайно много, оно шумит, толкается и куда-то спешит. Но почему-то ни один город мира не дает такого ощущения покоя, безопасности и удобства.

. Мне Бангкок чем-то ужасно напоминает Москву. Чем-то конкретным? Ни в коем случае. Хотела бы я, чтобы Москва была такой? Да ни за что на свете! И тем не менее это очень московский город. Точнее, нет. Это свой город. Наверное, парижанину Бангкок напоминает Париж, а римлянину – Рим. Просто этот город – квинтэссенция дома. Он всем родной. Он как безразмерный халат, в котором с удовольствием утопает каждый приезжий.

. Это ощущение уюта – очень простое, родом из раннего детства переживание. Никакой тут особой духовности нет, чистая физиология. Почти пренатальное удовольствие от самого процесса существования. Здесь тепло – температура воздуха, кстати, близка к температуре человеческого тела, действительно, чувствуешь себя как в утробе. На каждом шагу – еда. Нет вот этого неприятного, сосущего хуже голода расчета, которым занят турист во Франции, например – а закрылись уже рестораны или это они еще закрыты и вот-вот откроются? А прилично ли попросить в ресторане не обед, а кофе с пирогом или тебя за это обложат? А умеют ли тут что-нибудь готовить кроме местной еды? А как умилостивить официанта? Нет, никакой рефлексии, просто ходишь, платишь незаметные деньги и все время что-то вкусное жуешь. И официант (-ка) тебе улыбается.

. Незаметное, нежное, неуследимое практически денежное обращение много способствует развитию духовности. Я полагаю, что для западного человека это вообще главный стимул к обретению нирваны на Востоке. На Востоке вдруг обнаруживается, что вечный круговорот производства-потребления, в котором западный индивидуум крутится как белка в колесе, является простой условностью. Здесь можно жить на 10 долларов в день – а не это ли секрет, собственно, всей Шамбалы?

. Короче, хорошо здесь.