Читаю «Пятьдесят оттенков серого» и, очевидно, не дочитаю. Скучно очень. Но вот что обращает внимание. В Таиланде я штудировала «Махабхарату», ну не целиком, понятно, кусочками. Так вот, там каждая битва описывается как череда схваток, а у каждой схватки – очень четкий распорядок действий. То есть сначала герой всаживает в противника стрелы, потом, приблизившись на колеснице, пронзает его копьем и наконец отсекает ему руки, ноги и голову. Вариации возможны, но схема примерно такая. Понятно, зачем это делается – а как ты иначе выучишь наизусть и расскажешь это нечеловеческое число поединков? И как ни странно, после «Махабхараты» в «Пятидесяти оттенках серого» так же четко вылавливается однотипная схема всех, так сказать, соитий. Сначала герой обнимает и прижимает, затем устраивает героине обильные оральные ласки (что, к слову, ни черта не вяжется с каким-то его подразумеваемым садизмом) и наконец в нее вонзается – жестко но политкорректно, безо всякого, упаси бог, насилия. И вот эта вот схема повторяется вновь и вновь – память эпического жанра прям, отрыжка литературного архетипа. А вот на хрена повторяется-то? Может быть, авторша предполагает, что ее произведение тоже будут заучивать наизусть и декламировать в ритуальных целях сотни поколений офисного планктона? А ведь неплохая идея...

Миф о Моцарте и Сальери основан на временнОй аберрации восприятия. Глядит из будущего в прошлое А.С.Пушкин или Питер Шеффер и думает: мама дорогая, какой же гений был Моцарт и какой бездарью – на его фоне особенно -- выглядит сегодня Сальери. Ну, понятное дело, это ничтожество Моцарту завидовало и в гроб его свело. Неважно, отравив или запугав до потери пульса.

Но посмотрим на ситуацию из того времени: перед нами талантливый, но небогатый и не очень удачливый Моцарт и тоже талантливый (мы же с вами не из будущего смотрим), знаменитый и чрезвычайно успешный Сальери – автор сорока опер, придворный композитор, любимый учениками преподаватель – а среди учеников и Бетховен ведь был. Ну и где тут повод для зависти?

Авторы душещипательных сюжетов об убийстве Моцарта не учитывают тот факт, что каждый композитор (равно как и литератор, художник или режиссер) считает себя самым что ни на есть гением, а всех остальных видит эдакой массовочкой, обрамляющей его бессмертное творчество. И если человек при этом не обижен успехом – а Сальери обижен не был – и не отличается особо уж злодейским характером – а современники, в отличие от потомков, ничего такого в Сальери не замечали – то он вполне может относиться к коллегам по-дружески и не оскорбляться их гениальностью, а вполне благодушно считать ее симпатичным небольшим талантом.

Когда смотришь фильм Формана, думаешь, что грустна смерть Моцарта не оттого, что его уморил злодей Сальери, а оттого, что он не успел дописать «Реквием» и никогда его не услышал – только кусочки друзья напели, когда он уже богу душу отдавал. И еще оттого, что незадолго до смерти он написал 39, 40 и 41 симфонии – истинно божественную музыку. А ее не то что исполнять никто не стал – издатели даже напечатать партитуры отказались: неходовой, мол, товар. Засунул Моцарт рукописи в стол подальше и умер. А после его смерти добродушный Сальери рукописи просмотрел, покивал – неплохо, мол, неплохо – и пошел жить дальше свою длинную, пустую и безмятежную жизнь. И прожил он ее в полной убежденности в своей гениальности. Ему и в голову не приходило завидовать этому рано умершему бедолаге. Вот это все как-то действительно грустно, но передать эти нюансы в пьесе или фильме – нечего и надеяться.

В Таиланде на каждом шагу – портрет короля и ничего, живут люди. Король разный – помоложе, постарше, в костюмчике, в мундире, в ритуальном золотом халатике. Халатик, кстати, очень похож на тот, в который облачен Изумрудный Будда – верховное местное божество в главном храме. Ну а что, собственно? Сиамские короли всегда считались живыми богами. Памятникам королей на улицах и площадях кланяются – ну не простираются наземь, как перед Буддой, но кланяются. В Чианг-Мае удивительную штуку видела. Там площадь небольшая, на ней памятник трем сиамским королям, основателям Таиланда. По площади в сумерках катается пацан на скейт-борде. Всякий раз, проезжая мимо памятника, он соскакивает с доски и подносит ладони ко лбу. Хотя вокруг – никого, только я, в изумлении глазеющая на его церемонные поклоны.

Ну вот и к современному королю – Раме IX Пумипону Адульядету – такое же отношение. На посторонний взгляд, к Раме IX есть много вопросов. Родился он в США и до сих пор имеет право на американское гражданство. Детство и юность провел в Швейцарии. Наследовал трон как-то чрезвычайно удачно – тогдашний король, его старший брат вдруг «был найден застреленым в собственной спальне». Никакого расследования странной смерти не было, тема эта табуирована до сих пор, но никто, вроде, не парится. Личное состояние Пумипона оценивается сегодня в 35 миллиардов долларов. Королевской семье – и сросшейся с ней военной верхушке – принадлежит, за небольшими исключениями, весь Таиланд. Но никто этого не стесняется. Так ведь собственно всегда и было.

И при этом дороги в Таиланде лучше наших, небоскребы в Бангкоке выше Москва-Сити, а по сравнению с Сиам-Парагоном наши торговые центры выглядят как скромные сельпо. Так может, и нам не выпендриваться? Посадить Путина на царство, надеть на него золотой халатик. Он умрет, под него тихонько загримировать следующего, назвать путин второй. И так и пойдет. Может, тогда дороги получше станут?

В музее Бангкока самое сильное впечатление производят нательные кресты из Аютайи. В бытность свою столицей Аютайя была торговым мегаполисом на манер современного Гонконга. Ну натурально, фактории, миссионеры, народ со всех концов света там тусовался. Пираты, купцы, монахи, авантюристы. И вот этот проржавевший католический крестик, раскопанный на кладбище иностранцев, впечатляет конечно. За тысячи километров, в сумасшедшую даль ехали люди, и ведь ни черта у них не было – ни самолетов, ни мобильников, ни антибиотиков, ни Мастеркард. Вместо всего этого – амулет на шее. И ничего, как-то справлялись.

Люди были несентиментальные. Местные миссионеры славили господа, когда Аютайю осадили враги и начался голод – тогда им каждый день удавалось находить на улицах умиравших детей и быстренько – пока не окочурились – их крестить. Цифры окрещенных аборигенов отлично смотрелись в отчетах – не то, что в мирное время, когда, дай бог, одного-двух умирающих младенцев в месяц удавалось обратить. Но с другой стороны, а какого еще отношения ждать, когда ты наг и беззащитен перед лицом любых бед, и вся твоя надежда – это крест на шее.

Смотришь на эти кресты, пропутешествовавшие за полмира, и вспоминаешь тот невероятный маршрут, который выписывала по глобусу, через Тихий океан потрепанная и оголодавшая флотилия Магеллана. Больше ста дней сплошной воды вокруг, десяток тысяч километров по сплошной синей глади – вы гляньте-ка на карту, зацените это расстояние от Южной Америки до Молуккских островов, ведь невольно уважением к людям проникаешься. Ни тебе жпс-навигаторов, ни радио, ни хрена, а они знай тащатся себе как тараканы по раскаленной плите. И одна надежда на крест на шее. Удивительно.

Тут все очень возбудились насчет запрета мата, а мне как-то это дело пофиг. На сцене мат, я полагаю, совершенно ни к чему. На экране? Не знаю, тоже можно обойтись. Я просто насмотрелсь в конце 80-х на артистов в продвинутых спектаклях, пытавшихся материться в рамках нового понимания всего высокого и прекрасного. Жалкое, доложу я вам, было зрелище. Артистов всю жизнь по Станиславскому учили, а тут такими словами ругаться. У них и так статус социальный едва выше плинтуса, а тут еще не пятистопным ямбом – а по матушке. Не комильфо совсем. Корежило артистов-то. А от этого и зрителям как-то не очень ловко было.

В принципе, мат – это что? Одна из красок на палитре языка. Охра желтая или венецианская там красная. В зависимости от целей художника, он может охрой пользоваться, а может ее исключить. В одной картине она ему нужна, в другой нет. Автор, который этого не понимает и замазывает охрой каждое полотно, без цели и смысла, выглядит... мягко говоря, непрофессионально.

Существует у наивных драматургов миф о некоей выразительности мата. Чушь это собачья. Если ты умеешь правильно расставлять слова и паузы, то у тебя слово «да» или слово «нет» прозвучит так, что зал вздрогнет. У Шекспира Лир, выносящий мертвую Корделию, твердит одно и то же банальное слово «никогда», и у всех в этот момент мороз по коже. Понятно, что в современном ремейке он выходил бы с монологом типа «Ну, бля, че за дела на хуй?!» Но впечатление было бы куда как слабее.

Мат, опять же для некоторых современных драматургов, является просто модным лейблом. Типа и я в Аркадии еб вашу мать. Но это уже такая пошлость массового бессознательного, что даже обсуждать не хочется.

В «Тандеме» мат есть, все-таки это вещь жесткая. Но безо всяких усилий его можно заменить всякими приличными эвфемизмами. И хуже от этого текст не станет. Потому что когда в вещи есть смысл и структура, все мелкие переделки, купюры, ошибки переводчиков, оговорки актеров и глупости режиссеров ровным счетом ничего не значат.