Тепло наконец-то. Можно гулять по Москве.

Что нравится – что-то и раздражает, конечно, но про это все пишут, надоело уже – поэтому, что нравится:

чистые тротуары

первые поливалки

иностранцы – даже таджики, в небольших дозах; впрочем, у нас в центре весенним вечером, какой речи только не услышишь. Это, все-таки, примета мегаполиса — нацменьшинства в большинстве. Это cool, как ни крути. Вот ходишь по Загребу какому-нибудь и чувствуешь – провинция. А почему? Да как раз потому, что кроме хорватов никого и нету. Ни негров, ни таджиков, ни китайцев. Скучно, воля ваша.

новые троллейбусы

старые трамваи

культурно клеящиеся граждане – то про архитектуру заведут, то про кино

и то, как они культурно откланиваются, когда ты их культурно отваживаешь

теплый ветер

светлый вечер

отреставрированные – пусть и с нарушением всех ГОСТов – старые здания. Вообще, достало уже это нытье по поводу старых грязных трущоб – ах, шедевр, ах, не трогайте его! А мне вот, коренному москвичу, дико нравится отреставрированнный Царицынский дворец Баженова. Я, слава богу, насмотрелась на него в виде руины. И заново построенный Теремной дворец в Коломенском чудо как хорош.

запах табака на Грузинах и шоколада на Белорусской

хорошо одетые люди – толпа на Тверской выглядит куда наряднее, чем в Париже или Мадриде. Лучше одеваются en masse разве что в Гонконге

бархатцы, одно название чего стоит

мост от храма Христа Спасителя через Москву-реку, если на нем встать спиной к церетелиевскому Петру и боком к храму, то откроется очаровательный вид на Кремль и Дом на набережной, главное, зафиксировать позу и не шевелиться

первые кораблики на Москве-реке

станция Маяковская около 7 вечера, сплошь забитая пришедшими на свидание людьми

редкие прохожие – иностранцы, наверное -- рискующие улыбнуться тебе, если встретились вдруг глазами

и свет, свет, свет невечерний.

История с Темой Лебедевым и его плакатом для Михалкова раскрывает простой и эффективный механизм действий успешного блоггера. Это типа такой рэкет. Выбегаешь, забрасываешь дерьмом известного человека. Он с перепугу предлагает откат. Берешь откат, вновь прячешься за углом и копишь свежие фекалии для новой атаки.

Я это не к тому, чтобы защищать Михалкова. Просто его ненавистники тоже не то чтобы все в белом

Может, и Навальный ждет отката? Грустно все это как-то.

Прочитала новый роман Дмитрия Быкова. «Остромов, или Ученик чародея». Хороший роман, легко написан, легко читается, но сколько же там неправды! Неправды не фактической – это фантазия на темы 20-х и на точность не претендует – а вкусовой фальши, стилистической. Герой романа – молодой человек «из бывших». Все, мог бы оправдаться автор, показано его глазами, глазами разочарованного лишенца. Но нет, Быков действительно полагает, что 1920-е – величайшее, по моему мнению, время русской культуры – были падением, деградацией и полной тупой скукой.

Падением откуда? Деградацией в сравнении с чем? Маяковский был хуже Надсона? Да он был лучше Блока. Да грандиознее, чем «Во весь голос!», никто и никогда на русском языке не написал ни строчки. Газеты стали хуже? По сюжету, главный герой как раз идет устраиваться туда работать, но вовремя передумывает – слишком уж там «не то». В тех газетах, на секундочку, писали Ильф, Булгаков, Катаев, Зощенко. Братцы, да ведь это чистой воды незамутненные гении. Бралиянты нашей прозы шли петитом по пять копеек за строчку.

Театр был пошлым в своей погоне за революционностью? Товарищи, именно в 20-е Мейерхольд создал свою систему театральных гэгов (его ученик Эйзенштейн назвал ее «монтажом аттракционов»), которая не только определила весь путь развития мирового театра (да и кинематографа), но процветает до сих пор. Любой хороший видеоклип сегодня – это монтаж аттракционов.

Кино? По нему Быков тоже прошелся. Да все режиссеры мира, затаив дыхание, ждали, что там выдадут Эйзенштейн или Довженко и тут же бросались копировать и перепевать. Да что говорить, вся литература и искусство 20-х – это термоядерный взрыв старой культуры с миражом новой, возникшей над развалинами.

Мне нравится писатель Быков, я ищу ему оправданий. Может, таким образом, он стеснительно, эзоповым языком, пытается покритиковать современную реальность? Типа, мы, интеллигенция, на положении «бывших», а все позиции захватил тупой новый класс? Но тогда, для пущего сходства, следовало бы пройтись по нуворишам 20-х, жирным нэпманам. Но нет, Быкова раздражают исключительно пролетарии. И вот тут я уже ничего не понимаю.

Каждый раз, как в «Остромове» попадается пролетарий, он непременно пьет, блюет и ругается матом. Я не буду напоминать прописные истины о том, что эти пролетарии за 20 лет своими ручками построили колоссальную индустрию. С нуля построили. Эти заводы, электростанции, каналы, – все это работает до сих пор. Всем этим, в той или иной мере, мы пользуемся. Это они, немытые, небритые и, по мнению писателя, вечно пьяные, построили для нас. А мы как-то... Да что там.

Наверное, мне неприятно читать об этом просто потому, что мои прадед и прабабка были именно что пролетариями. Прабабка приехала в Москву из деревни, работала на заводе. Прадед до революции был официантом, после революции – водил трамвай. Мой дед был из нищей многодетной украинской семьи, фамилия его Драний понятно что обозначала – оборвыш, голодранец. Он работал на шахте, потом приехал в Москву, получил высшее образование.

Я понимаю, предки Быкова, вероятно, из аристократии. А вот мои предки люди бедные. «Пролетарии всех стран...» И я их очень люблю. Я ухаживаю за их могилами. Я благодарна советской власти, которая дала этим простым нищим людям великий исторический шанс и они с блеском им воспользовались. И когда про пролетариев пишут, что они пьяный скот, мне как-то очень не по себе. А роман «Остромв» хороший роман, да. Эзотерический такой.

Каждый раз, гуляя в районе Никитской, останавливаюсь в недоумении перед табличкой «центр либерального консерватизма». Либеральный консерватизм – это как? Геи в фофудьях?

Я уже не раз слыхала о том, что Виталий Вульф был никаким переводчиком. Были истории о скандале, который он устроил в «Современнике», где его перевод «Сладкоголосой птицы юности» попытались хоть чуть-чуть приблизить к оригиналу. Но вот когда сам берешь текст английской пьесы и сравниваешь его с переводом Вульфа... Это что-то.

Я решила почитать «Круг» Сомерсета Моэма. По мнению британцев, это классика XX века, да и просто хорошая кассовая комедия, уже 90 лет не сходящая со сцены. Я ее видела в юности в театре Маяковского и что-то не впечатлилась. Не смешно было. Шла она там, естественно, в переводе Вульфа и этот же перевод я честно стала читать и сейчас. Ну и опять не смешно. А многое просто непонятно.

Тогда я положила слева текст Вульфа, а справа – оригинал Моэма. О сколько нам открытий чудных! Причем начались они с первой же строчки.

Первая ремарка с описанием поместья, где происходит действие, сокращена вдвое, а самое главное, из нее исчезла сухая насмешка Моэма над гламурным антуражем, в котором существуют его герои. Фамилия героев произносится как Чини, а не Ченей – кажется, что Вульф, подобно Пушкину, читать по-английски мог, а произношения не знал вообще. Имя леди Кэтрин Чемпион-Чини перевести как леди Китти Чемпион-Чини – это все равно, что королеву Елизавету назвать королевой Бетси.

А вот, собственно, описание Арнольда Чемпиона-Чини. По Вульфу, « ему чуть больше 30-ти, высокий, красивый джентльмен с резко очерченными чертами чувственного типа. Вид бескровного интеллектуала.» Подождите, высокий красивый джентльмен да еще с чертами чувственного типа (кстати, это черты такого типа или он сам чувственный тип? Не по-русски как-то, не находите?) просто не может быть бескровным интеллектуалом. Это оксюморон какой-то.

Смотрим, что у Моэма. He is a man of about thirty-five, tall and good-looking, fair, with a clean-cut, sensitive face. He has a look that is intellectual, but somewhat bloodless.

Ах, оказывается, Вульф сделал классическую ошибку начинающих переводчиков – спутал sensitive (чувствительный) с sensual (чувственным). И, прямо по Фрейду, описал такого сексуального самца.

На самом деле, по-русски должно быть так: «Это высокий симпатичный мужчина лет 35 с красивым, четко очерченным, нервным лицом. Он выглядит интеллигентно, хоть и несколько анемично.» Здесь же сразу виден характер, и актеру понятно, что играть. Ну ладно, что придираться к ремаркам?

Посмотрим на диалоги.

В них, кроме ошибок, поражет количество отсебятины.

Вот Арнольд у Моэма говорит дворецкому: «Я бы хотел, чтобы после того, как с них сотрут пыль, все вещи ставились бы на место.» В доказательство он даже крутит в руках фигурку с камина. Вульф «переводит»: «Я бы хотел, чтобы после уборки кресла стояли на своем месте.» Ну при чем тут кресла?

Тон героев у Моэма, как и у всякого британского писателя, предельно точно отражает их социальный статус, происхождение, характер и пр. Вот как изящно делает Арнольд замечание своей жене: «I should have thought you could say, "Oh, bother!" or something like that.» То есть: «Хочется думать, что ты могла бы сказать, например: «Ах, как досадно!» Сравните у Вульфа: «Я думал, ты скажешь «досадно» или что-нибудь в этом роде.» Манерный слог Арнольда – это, само по себе, удовольствие для актера. Сколько можно напридумывать внутри этого жеманного стиля.Но Вульф такой возможности актерам не дает. Он попросту не слышит, как та или иная реплика будет звучать со сцены. А что у нас там с юмором?

Вот, например, забавная реприза. Жена Арнольда приглашает Тедди зайти в дом и сообщает ему, что у них «семейная сцена». Из-за чего? – спрашивает Тедди. – Из-за английского языка. Ответную реплику Тедди Вульф переводит так: «Только не рассказывайте мне, что вы пользуетесь неопределенной формой глагола.»

Бред какой-то. Ну, пользуются, конечно, а кто не пользуется? Вульф, когда говорил – «собираюсь переводить Моэма» – тоже неопределенной формой пользовался. И в чем тут юмор-то?

А у Моэма в этом месте шутка. Тедди говорит: «Don't tell me you've been splitting your infinitives». Буквально: «Только не говорите, что вы разбили все инфинитивы». Дело в том, что в 19м веке «разбивать инфинитивы», то есть вставлять слово между to и неопределенной формой глагола считалось вульгарностью, недостойной истинного британца. Этот запрет стал менее строгим как раз в 1920-е, а «Круг» написан в 1921м. Приспосабливая шутку к русской аудитории, можно было бы перевести так: «Только не говорите, что вы «ложите» вместо того, чтобы класть». Или «Только не говорите, что вы еще не определились с формой глагола.» А учитывая, что дело происходит в 1920-е, когда словообразование в послевоенной Англии шло почти так же бурно, как в революционной России, можно было бы сказать так: «Только не говорите, что вы заменили «прощайте» на «пока».» И сразу возникает исторический колорит, стиль эпохи.

Это только те варианты, которые приходят навскидку. Дело переводчика – адекватно передать хорошую шутку. Тут-то как раз и нужно импровизировать, но щедрый на отсебятину Вульф здесь пытается переводить буквально. А так как смысл английского выражения он просто не понял, то и получается абсурд.

И это только первые пять страниц. Дальше – еще хуже. Вульф не просто делает кучу ошибок, он категорически отказывается передавать характерные интонации персонажей и, чтобы не перетруждаться, попросту выбрасывает все лучшие остроты. Он лепит несколько реплик в одну, совершенно не чувствуя ритма сценической речи. Динамичный легкий диалог Моэма он превращает в какую-то кашу... И хоть бы одна фраза была написана живым русским языком – за это можно было бы простить любые стилистические и синтаксические ошибки. Но нет, этот чудовищный текст просто нельзя произносить со сцены.

Почему это случилось? Вульф торопился и из-за этого халтурил? Но куда ему было торопиться? Далеко не все его переводы сразу попадали на сцену. Сейчас принято считать, что они были антисоветскими, а они были просто неточными и неграмотными – и любой редактор, даже не зная английского, видел это с первой же страницы. Вульф не знал ни руского, ни английского и испортил около 40 классических пьес. Что самое ужасное, в этом искореженном виде Уильямс, Моэм и Олби так и идут на русской сцене. Минкульт сделал бы благое дело, если бы объявил конкурс на лучший перевод всех этих пьес заново. Потому что для России с ее переводческой традицией, такое недоразумение, как переводы Вульфа, просто постыдно.

10.04.2011

Регистрируюсь на Facebook, и тут же, в процессе приходит предложение подружиться с давно умершим человеком. Ай да сервис. Действительно, подружишься, пообщаешься, узнаешь, что там, как. А когда придет время самой переплывать Стикс, уже и не так страшно – на том берегу тоже френды есть, все путем. Молодца Цукерберг, недаром стока бабла наварил. Осталось только добавить опцию – подружиться с еще нерожденными душами.

09.04.2011

Ты признайся, чего тебе надо,
Ты скажи, колумнист молодой.

07.04.2011

Вчера с дочкой смотрели «Александра Невского» Эйзенштейна – они как раз в школе битву на Чудском озере проходят. Я, конечно, трепетала за любимого режиссера. Это ж черно-белое кино, мамочки мои, да еще скока музыки, да..., ну что говорить?! Страшно далеко оно от 10-летнего человека, чей любимый фильм «Сонная лощина».

И что вы думаете? 10-летний человек все понял, визжал от ужаса, когда младенцев в костер бросали, плакал, когда мертвых на поле искали, смеялся над анекдотом про лису и весь следующий день мурлыкал «Вставайте, люди русские!» И сказал, что кино «офигенное». Бальзам, бальзам просто на душу.

Мне интересно, когда у нас десталинизацию запустят, «Александр Невский» станет запрещенным фильмом? Сколько будут давать за его просмотр? Разрешат ли воспитывать детей тем монстрам, у которых в видеотеке есть фильмы Эйзенштейна?

Вообще, вот это идеологическое бла-бла-бла про то, какие плохие были Иван Грозный или Петр Первый или Ленин со Сталиным, оно грешит некоторой абстрактностью. Данные идеологемы давно пора воплощать в жизнь конкретно. Не нравится Петр Первый? Взрываем к ебеням Санкт-Петербург, топим весь ВМФ, закрываем университеты, запрещаем под страхом смертной казни читать Пушкина и Толстого. Отпускаем бороды, надеваем сарафаны, массово переходим на церковно-славянский.

Ленин со Сталиным не по душе? Выключаем у себя в квартире свет. Немедленно. Потому что электрифицировали вашу квартиру как раз по плану Ленина и под руководством Сталина. Взрываем Байконур и весь ракетный флот. Сносим с лица земли все электростанции. Перестаем лечиться и забываем грамоту – ведь именно Ленин со Сталиным сделали бесплатное и всеобщее образование и здравоохранение нормой жизни. Детей рожаем в ванне – ах, да, в ванне света нет и воды тоже. Ну, на природе тогда. Да, метро не забыть взорвать тоже, да половину городов, – все ведь кровавыми большевиками выстроено. Ну и разумеется, полный запрет на все, что создано и написано за время существования СССР. За распевание «Утро красит нежным светом» 10 лет без права переписки. За просмотр спектакля «Безумный день или Женитьба Фигаро» – пять лет в колониях общего режима. За Эйзенштейна вообще пожизненно сажать. И детишек отбирать, конечно, куда ж у нас без этого?

06.04.2011

Хороший кинокритик Эндрю О'Хайер из моего любимого левого Salon.com написал хорошую статью о «Запрещенном приеме» Зака Снайдера. «Русский журнал» статью перевел, начисто отбив у меня желание на Снайдера пойти.

Хайер неистово, даже вымученно немножко восхищается «подростковыми» кинофантазиями Снайдера – ну, там полуголые проституки в кружавцах, палящие из гранатометов по роботам-ботам. Насколько понятно из текста, за два часа больше ничего не покажут. Но все это покоряет критика – или он тужится себя в этом убедить – своим здоровым примитивизмом, первобытной мощью и т.д.

Мне же как-то вся эта «подростковость» кажется голым коммерческим проектом. Кто, в конце концов, делает кассу любого блокбастера? Ну да, прыщавые, закомплексованные teens. Вот им и подают кружавца с гранатометами.

Так-то в подростковом возрасте чего ценного? Играй, гормон, и больше ничего. Какой нормальный человек с удовольствием вспоминает эти годы? Какой автор там чего-то ценного для себя черпает? Пустые годы, чистая биология, ни догадок – как в детстве, ни творчества – как в зрелом возрасте.

Художник, пытающийся разбудить в себе подростка, по-моему, идиот. Большого успеха ему не видать. В лучшем случае он снимет какую-нибудь вялотекущую арт-хаусную дрянь и засветится на каком-нибудь кинофестивале. Режиссер же, который сознательно под подростка косит, вот тот, да, сумеет обеспечить жирные кассовые сборы. Но какое отношение эта коммерция имеет к настоящему кино?

По-моему, настоящее кино снимают настоящие дети. Феллини там или Чаплину или Сергею Александровичу Соловьеву всегда около 6-7 лет. Поэтому у них зрительный аппарат иначе устроен. Они так мир видят, как нам и не снилось. Обратите внимание, кстати, на проституток Феллини – огромных, толстых, страшноватых, снятых снизу, точно увиденных взглядом маленького ребенка. Не подростка с его онанистическими фантазиями, а именно ребенка. И вот этот честный детский взгляд, он порождает совершенно уникальные, ни на что непохожие миры. А онанистические фантазии до ужаса банальны. Что фильм Снайдера и демонстрирует наглядно.

Впрочем, О'Хайер и банальность «Запрещенного приема» попытался оправдать, но тут уж выходит совсем вяло и неубедительно. Глупо все-таки выглядит взрослый человек, пытающийся вообразить себя подростком, да еще насильно этому радующийся, – еще бы прыщей нарисовал себе на физиономии, да так и ходил бы для аутентичности.

03.04.2011

«Публичный интеллектуал» – прекрасное словосочетание. И прекрасны, конечно, люди, без всякой иронии так самоназывающиеся.

Где же тот дом, где практикуют публичные интеллектуалы? Почем берут они с клиента за сеанс, почем за ночь? По какому тарифу идут интеллектуальные извращения и когнитивные диссонансы? Лабает ли там тапер, бьют ли шампанские бутылки, играет ли «ногом, ногом!» подгулявший посетитель, визжит ли на него бандерша в оборках? И какова потная подковерная борьба за место бандерши?

Публичный интеллектуал – это конечно немалый чин. Это достаток, пухлые пленительные формы, розовые будуары, сласти, сплошная Нана в ренуаровских тонах. Это попочтеннее звучит, чем даже «путана» – самый уважаемый чин 90-х.

Но, увы, не всем интеллектуалам везет. Не способные подняться до высот публичности, влачат жизнь абсолютно достоевских созданий, пьяных, битых, чахоточных. Недавно один такой, испитой и синюшный, вещал в троллейбусе, неспешно плывущем по Тверской: «Достоевский писал для русских. Для русских!» И подумав, прибавил: «Блядь.» А что, разве не корректное краткое изложение русского национализма? Хоть и не так кудревато, как у дорогостоящих публичных интеллектуалов.